Чудес не бывает - Лев Жаков

–А… - тут я вспомнил, что мнение самого Эмира об отношениях с отцом, отличное от дедова, я подслушал, и быстро прикусил язык.

–Что ты хотел?

–Ммм… да. Оле увидела за обедом посланца от своего отца и хотела бы знать, не случилось ли чего?

–Что-то не помню, чтобы я разрешал задавать себе нескромные вопросы, - сощурился Арбин.

Я понял, что переборщил, и начал пятиться в сторону двери. Старик улыбнулся. Кажется, сегодня он в хорошем настроении.

Он негромко произнес:

–Я не могу тебе этого сказать. Но, думаю, ты все узнаешь в свое время. Боже, я начал говорить, как старина Дамблдор! Кажется, старею! - он засмеялся и исчез за высокой спинкой кресла, а я быстро закрыл дверь.

Покачивая в задумчивости головой, я возвращался в келью. Со всеми этими душещипательными сценами близилось неумолимое время ужина, после которого я должен явиться к Алессандре с написанным вчерновую введением. А у меня только примерный набросок!

Тут же я зарекся выяснять отношения, пока не напишу диплом. Скорее бы!

Но в коридоре я остановился. Он все еще был там, в моей комнате! Я вслушался. Кажется, ходит между деревьями… размышляет…

Я топтался перед дверью, не зная, что делать. Зайти или уйти? И если я зайду, то не будет ли еще одного выяснения отношений? Только что ведь зарекся! В последнее время отец меня явно раздражает…

В этот момент Высший Маг вышел из моей комнаты.

–Твоей присутствие меня тоже что-то раздражает, - пробормотал он и быстро пошел прочь.

Я не на шутку обиделся. Ничего себе! Я, родной сын, его раздражаю! Я был потрясен до глубин души. Раздражаю?!

Я был совершенно раздавлен. Вошел в комнату, чуть не разбив нос о косяк, и упал лицом в траву.

Лежал я так, наверное, долго, не помню. О чем думал - тоже не помню. Но когда, наконец, пришел в себя, то твердо решил две вещи: не думать о нем и называть ректора дедом. О случившемся я постарался забыть.

Арбина, правда, я начал звать дедом только наедине и в присутствие Эмира. При всех прочих, даже при девчатах, возвращался к "магистру". Арбин, похоже, одобрял такую линию, во всяком случае, не комментировал.

Испытав за короткий срок столько душевных потрясений, сколько не выпадало мне за последние два года, с тех пор как Высший Маг отказался от меня как от ученика, я наставил огромное количество защит, чтобы не услышать ни одного собственного чувства. К сигналам извне я стал глух. Я и нормальную-то речь плохо теперь слышал.

И теперь я сел на сундук, поджав ноги под себя, и отгородился от мира книгами и бумагами. На чем я остановился? Обкусав перо, продолжил заполнять пергамент измышлениями.

"Итак, мы выяснили, что основной мировоззренческой установкой, позволившей так широко распространиться идее Ухода как Выхода, была мысль, что все вокруг есть наша иллюзия, и если так, то не все ли равно, какой иллюзией тешиться? Литературные же истоки данного явления обширны и уходят корнями в терминологическое явление так называемой массовой фантастики".

Сделал паузу. Еще три мелко исписанных с двух сторон листа добавились к цене свободы.

Я глянул в окно и сообразил, что пропустил ужин. Почему никто меня не позвал? Рука болела, я долго ей тряс, шевелил пальцами. Кажется, не смогу больше сегодня писать. Но если не смогу больше писать, то могу начать вспоминать происшедшее, но этого я не только не хотел, но и боялся.

Что же делать? Ладно, решим на месте.

Я сгреб листы и побрел в кабинет к тетке Алессандре.

На месте ее не оказалось, так что мне пришлось вернуться. В результате до глубокой ночи я водил пером и сам не заметил, как написал почти всю первую главу.

Зевая, ни свет ни заря я отправился отчитываться.

–Вот, я принес введение и примерную первую главу…

Тетка Алессандра посмотрела на меня как на больного.

–Как первую главу? Когда ты успел?

–Не знаю, - повинился я. - Так получилось. Я пойду?

Она сердито и как-то растеряно махнула рукой.

–Положи написанное на стол и иди. И раньше, чем через неделю, не приходи! Не пиши больше, пока я не прочитаю это. Надо же, первую главу уже написал, - ворчала она мне вслед.

Вышел я в совершенной тоске: на неделю остался без дела. На неделю отдан во власть отвратительной праздности!

Ноги вынесли меня в сад. Вставало солнце. У него-то всегда есть дело! Среди желтеющих деревьев пахло горячей карамелью, и грустно становилось от этого. Неделю слоняться по Школе, засунув руки в карманы, или даже лежать на боку. Чудеса, чудеса… Что толку быть волшебником, если не можешь сделать счастливым даже не весь мир, а всего лишь себя? Чем я отличаюсь от обычного человека? Чуть большей властью над материальным миром. И то, что для простого человека - чудо, для меня - обыденность. Но я тоже хочу чудес! Где бы их найти? Что для волшебника будет чудом?

Солнце еще у самого горизонта застряло в облаках и никак не могло выбраться. День собирался быть пасмурным. Как не хочется, чтобы приходила зима! Выходишь утром на улицу - темно, возвращаешься с занятий - опять темно. И тут ничего не сделаешь, будь ты хоть десятижды волшебником!

А главное, как теперь быть? К Алессандре не подойди, с отцом я поссорился второй раз за неделю, девчата наверняка по комнатам сидят, дипломы строчат. Я бы тоже пошел писать, да хотелось сначала узнать, в нужном ли направлении пишу? Напишу не то, потом переделывать придется, не дай Мирэн! Да и настроение рабочее исчезло.

Я прошелся по саду. В монастыре уже вовсю шумели - завтракали.

Мне почему-то противно было идти к людям. Улыбаться, разговаривать… Уйти бы, где-нибудь подальше побродить одному, может, настроение поднимется?

Глава вторая

Воспоминания

Боль… она преследует меня с первого дня здесь!

Я боюсь боли. Глупо или смешно, но это так. Поэтому я стараюсь избегать ее. Поэтому я два года работал над тем, как от нее защититься. И достиг многого, но, кажется, само умение тоже может причинить боль.

Но больше всего я боюсь Смерти.

Однажды, в самый первый день в Школе, когда я наколдовал себе собственный сквознячок, мне снился странный сон. Как будто Она меня бросила, ушла от меня… моя Смерть. Но это же смешно: как Смерть может уйти от человека? С тех пор я боюсь Ее еще больше: Она умеет шутить.

Я спал.

И во сне стоял на большой поляне в весеннем лесу. Первая листва была еще так прозрачна, что ее нежная зелень не закрывала черные ветви. Прогревшаяся на солнце земля исходила запахом мокрого песка и глубоким, въевшимся в землю ароматом старых перепрелых листьев, сквозь толстый слой которых упорно пробивались тонкие травинки и маленькие подорожнички.