Невеста и Чудовище - Нина Васина

Вот уж удивил.

– Это что, предложение? Очень оригинально. Не знаю, что и сказать. Может, тебе придется для полного подчинения применить силу. Побить меня или связать. Готов?

– Да или нет? – Байрон серьезен. – Отвечай сейчас же. Здесь загс неподалеку, успеем до семи подать заявление. Мы попросим, чтобы регистрацию побыстрее назначили...

– Нет, я сейчас не могу, – перебиваю его.

– Что значит – не могу? – шепчет Байрон. – Ты говоришь мне «нет»?

– Я не могу идти в загс в таком виде. Я описалась на... работе. Мне нужно переодеться!

Адюльтер

Конечно, мы не успели в загс. Мама сказала, что не отпустит меня, пока я в подробностях не опишу, чего хотел агент ФСБ Кирилов. Он так ей представился.

Я уточнила:

– Бывший агент. Его уволили. То ли от обиды, то ли для конспирации он перестал мыться, покрылся татуировками и продел в бровь серьгу. Слушай, а шпионов разве увольняют? Мне казалось, что их пристреливают или отправляют на пенсию по профнепригодности.

– Лилька, не отвлекайся! Чего он хотел? – маму трясло.

– Чего хотел, все сделал. Взломал систему своей конторы. Скачал информацию. Потом достал пистолет.

– Боже!.. Лилька?!

– Ничего страшного. Я описалась, Байрон поседел от ужаса, а бывший агент спросил – чем меня отблагодарить. Можно мне в ванную, наконец?

Когда я помылась, переоделась и вышла, Мамавера с закрытыми глазами лежала на диване в большой комнате и курила в потолок. А Байрон в наушниках раскинулся на ковре в ее спальне. Он слушал музыку. На тумбочке у маминой разложенной постели стояла бутылка от шампанского, вся затекшая оплывшей свечкой. Рядом – зажигалка, увядшая белая роза с коротким стеблем, как из петлицы, и мужские наручные часы. И я вдруг подумала, что мой отец жив. Он вернулся из тюрьмы, отсидел свое – в Южной Америке?.. Таиланде?.. – и они теперь тайно встречаются, чтобы я не помешалась на призраках, как Лизавета.

– «Ролекс», между прочим, – заметил Байрон с пола. – Пятнадцать тысяч. В системе – Бах. Текила, ты бы смогла со мной – под Баха?

Я легла рядом на ковер и взяла у Байрона наушники. Действительно, Бах. Вздыхаю.

– Слишком торжественно.

– Браслет я выбирал.

– Что ты говоришь? – снимаю наушники.

– Говорю, что сам выбирал браслет. У него был не в тему. Я сказал отцу, что сейчас не принято оттопыриваться золотом.

Я встала и подошла к тумбочке. Потрогала браслет часов пальцем.

– Ты хочешь сказать...

– Да. Это часы моего отца. Отличный натюрморт, тебе не кажется?

В полном ступоре ложусь на ковер возле Байрона.

– А зажигалка?

– Никогда не видел – отец не курит.

– А как же кубинские сигары? – напомнила я.

– Фетиш, – лаконично объяснил Байрон. – Ему эту коробку Фидель подарил. Текила, ты когда поняла, что жизнь, в сущности, – выгребная яма?

– В десять лет. А ты?

– В тринадцать, – Байрон нащупал мою руку и сжал ее. – Девочки взрослеют раньше мальчиков, это точно. И как ты справлялась с этим открытием?

– По-всякому... Потом я выработала один принцип. И до сих пор он меня не подводил. Я – на равных.

– Это такой принцип?

– Да. Простой, но очень помогает. По крайней мере, успокаивает. Как только человек сделает мне плохо, я становлюсь с ним наравне. Не важно – взрослый или ребенок. Я должна понять, почему он это делает, стать ему равной.

Байрон встал и посмотрел на меня.

– И почему, по-твоему, мой отец трахается с твоей матерью?

Я вздыхаю:

– Генетика. Он полигамен. Помнишь свое гордое заявление?

– Ладно, – Байрон усмехнулся. – А что с твоей матерью?

– Она мстит.

– Моему отцу?

– Всем мужчинам и себе заодно. Мстит за того, который ее бросил. Умер, бросил – это для Примавэры одно и то же. – Я сажусь и потираю поясницу. – Надеюсь, они пользуются презервативами.

Байрон встал и протянул мне руку:

– Пойдем спросим?

Примавэра выглядела такой затравленной, с нездоровым румянцем на щеках, что нам стало ее жалко и мы не спросили. Переглянулись сочувственно и пожелали ей на прощание отлежаться и не нервничать по пустякам. Странно, но мама совсем не пыталась поучать, ругаться или чаем напоить. Только выдавала междометия и неопределенно размахивала руками.

Во дворе я по привычке взглянула вверх на свои окна и обалдела. Байрон, увидев выражение моего лица, тоже посмотрел вверх. Он заметил только, как закрылась балконная дверь, и потом мужской силуэт в комнате за занавеской.

Мы схватили друг друга за руки.

– Все хорошо, – прошептала я. – Главное, он не стал спускаться с балкона и не рухнул вниз.

– Да, – Байрон сильно сжал мои руки.

– Никаких мужских вещей в комнате, значит – он забрал их на балкон и там одевался.

– Да... – кивнул Байрон. – И пальто тоже... Текила, у меня такое чувство, что мы...

– Садисты?

– Да.

Я начала трястись, Байрон обхватил меня. Прижавшись, мы стали тихо, с подвываниями, хохотать, содрогая друг друга.

Ускоренными кадрами немого кино я промотала в уме наш звонок в дверь, водевильное бегство Бирса на балкон – голым, и как мама закидывает ему туда одежду, пальто и ботинки.

– Провели полный психоанализ!.. – поддал Байрон жару.

– Рассмотрели все варианты! – стонала я. – А ведь Примавэра не заметила фингал у меня под глазом! Я сразу должна была насторожиться!

Отдышавшись, Байрон нахлобучил мне на голову шлем:

– Надо уезжать, хватит трепать им нервы. Наверняка подглядывают сквозь шторы.

Еда и сигары

С ростом живота время замедлилось. Ощупывая этот тугой мячик, я представляла, как ребенок подсасывает мои кости и мозг, выстраивая себя. Я была не против. Достаточное осознание материнства для малолетки?

– Что-то ты, Лилит, худеешь, – заметил Бирс, когда я спустилась в февральский полдень к камину. – Так не годится.

– А живот заметен? – я подняла вверх руки.

– Живот заметен, не спорю, но худеть в твоем положении опасно. Я тут присмотрелся – со вчерашнего вечера ты ничего не ела. Давно была у врача?

– Не помню. Бирс, я должна признаться...

– Что? – вскочил он.

Испугался. Взаправду испугался!

– Я выкурила две ваши сигары.

– Какие сигары? – выдохнул Бирс с облегчением.

Представляю, что он намылил себе в мозгу по поводу моей худобы.

– Кубинские. Байрон просил их не трогать, но после... некоторой еды они – самое то. Извините.

– Некоторой еды? Ах, вот оно что! Я все понял. Тебя не тянет на соленые огурцы или на шоколад, да?

– Не тянет.

– Тогда ты знаешь, чем воняет из пристройки. Ну? Чувствуешь?

Я принюхалась. Хочется есть. Уже давно хочется – дня два. Запах действительно странный. Уверенно заявляю:

– Одно могу сказать – это не кролик и не куропатка.

Кирзач недели три назад зажарил на вертеле шесть тушек куропаток.

– Конечно, не кролик! – громко согласился Бирс. – Это запах неподрезанного кабана! Помню эту вонь еще со времен моего увлечения охотой.

– Неподрезанного?..

– Домашним кабанчикам в детстве подрезают яйца, – разъяснил Бирс. – Тогда их мясо не воняет. Неужели Кирзач завалил дикого кабана? – он решительно направился в кухню.

Вероятно, чтобы пойти в пристройку и все выяснить. Кабан!.. Это целая гора мяса...

Бирс достаточно быстро вернулся и посмотрел на меня длинным изучающим взглядом. Пока он так сканировал мою затаившуюся в кресле фигуру, в гостиную вошел Кирзач и торжественно внес целое блюдо с небольшими кусками поджаренной печенки, посыпанными сверху зеленью и кружочками лука. Резкий запах заполнил все вокруг.

– Завалил?.. – я в ужасе посмотрела на Бирса, а руки сами собой взяли тарелку.

– Нет. Заработал. Кирзач раньше егерем был в этих местах. Организовал охоту, навел на кабана. За труды получил печенку. Я, пожалуй... – Бирс с отвращением на лице осмотрелся, – выйду прогуляться. Если не трудно, открой окна проветрить, когда... поешь.

И быстро удалился. А егерь-истопник застыл у кресла и завис глазами где-то поверх моей головы, лицо его светилось довольством. Обжаренные куски печени начали подтекать розоватым соком.

– Уходи! – я показала рукой в сторону кухни. – Остывает же!

Он очнулся, слегка поклонился и вышел. Есть пришлось руками. Кабанья печенка, слегка обжаренная в кипящем масле, – это нечто!..

Через полчаса, открыв форточки, я вышла на улицу. Бирс сидел в беседке и смотрел на полоску залива. Я села рядом, достала сигару, картонку, канцелярский нож, зажигалку и кусок фольги. Уложила сигару на картон, разрезала ножом пополам. Посмотрела на Бирса.

Он вопросительно взглянул на меня:

– А фольга зачем?

– Я обычно выкуриваю половину сигары. Вторую заворачиваю в фольгу до следующего раза. Хотите составить мне компанию, или упаковать половинку?

Бирс хмыкнул и взял половину сигары. Я занялась раскуриванием своей половины. Бирс следил за моим ртом. Когда табак занялся, Бирс протянул руку, забрал раскуренную сигару и затянулся. Задержал дыхание, закрыл глаза. Когда выдохнул, подвинул мне вторую половину. Я раскурила себе.