Зима в Мадриде - Сэнсом Кристофер

– Но позволят ли вам руководить страной правящие классы? Не привлекут ли они армию?

Педро протянул Берни сигарету. В Испании тот начал курить.

– Пусть попробуют, – сказал Педро. – Пусть попробуют, тогда увидят, чем мы им ответим.

На следующий день Гарри и Берни пошли в кортесы смотреть, как проходит голосование о доверии. Вокруг здания парламента собралась огромная толпа, но Педро помог им получить пропуска. Служитель провел их по гулкой мраморной лестнице на галерею над палатой. На синих скамьях теснились депутаты в костюмах и сюртуках. Лидер левых либералов Асанья говорил сильным и страстным голосом, рубя воздух короткой рукой. В зависимости от политического уклона газеты описывали его либо как чудовище с жабьей мордой, либо как отца Республики, но Гарри подумал: какая же у него непримечательная внешность. Говорил он горячо, зажигательно. Высказывал какую-нибудь мысль и поворачивался к сидевшим позади него депутатам, которые аплодировали и одобрительно вскрикивали. Асанья проводил рукой по курчавым седым волосам и продолжал перечислять достижения Республики. Гарри изучал сидевших внизу людей, узнавал политиков-социалистов, лица которых видел в газетах: круглое и толстое – Прието, неожиданно буржуазный с виду, с квадратным лицом и седыми усами Ларго Кабальеро. Его вдруг охватил восторг.

– Посмотри, как они оживленны! – шепнул он Берни.

Тот повернулся к нему со злым, перекошенным от презрения лицом и с горячностью проговорил:

– Это жалкий театр! Глянь на них. Миллионы испанцев хотят достойной жизни, а получают этот цирк! – Он посмотрел на рябящее море голов внизу. – Нужно что-то посильнее, если мы собираемся построить социализм. Давай уйдем отсюда.

Вечером они пошли в бар в Сентро. Берни был сердит и настроен цинично.

– Демократия! – зло сказал он. – Она только засасывает людей в коррумпированную буржуазную систему. В Англии то же самое.

– Но чтобы сделать из Испании современную страну, потребуются годы, – возразил Гарри. – И какова альтернатива? Революция и кровопролитие, как в России?

– Рабочие должны взять дело в свои руки. – Берни посмотрел на Гарри и вздохнул. – Ладно, пошли обратно в хостел. Уже поздно.

Они молча плелись по улице, оба немного пьяные. В номере было душно, и Берни, сняв рубашку, вышел на балкон. Две проститутки в цветастых халатах сидели напротив и пили.

– ¡Ay, inglés! ¿Por que no juegues con nosotros?[14] – крикнули они через улицу.

– Я не могу! – весело крикнул в ответ Берни. – У меня нет денег!

– Нам не нужны деньги! Мы всегда так говорим, если красивый блондин придет к нам отдохнуть!

Женщины рассмеялись. Берни тоже. Он повернулся к другу – Гарри было неловко, он пребывал в легком шоке.

– Представь! – воскликнул Берни.

Они уже не одну неделю смеялись над тем, как будут развлекаться с испанскими проститутками, но это была бравада, ничего подобного они так и не сделали.

– Нет. Боже, Берни, еще подцепишь какую-нибудь заразу!

– Струсил? – усмехнулся Берни и провел рукой по густым светлым волосам, бицепс на его руке заиграл.

– Я не хочу заниматься этим с парой пьяных шлюх! – вспыхнул Гарри. – К тому же им нужен ты, а не я.

В нем вскипела ревность, как иногда бывало. В Берни было что-то такое, чего не хватало ему самому: энергия, дерзость, жажда жизни.

– Они бы и тебя пригласили, если бы ты вышел на балкон.

– Не ходи, – сказал Гарри. – Ты можешь чем-нибудь заразиться.

Глаза Берни восторженно загорелись.

– Я иду. Пошли. Последний шанс. – Он хохотнул и улыбнулся другу. – Гарри, мальчик, тебе нужно научиться жить. Учись жить.

Два дня спустя они покинули Мадрид. Антонио Мера помог им отнести багаж на станцию.

Приятели пересели на другой трамвай на Пуэрта-де-Толедо. Было послеобеденное время, сиеста, залитые солнцем улицы обезлюдели. Мимо медленно проехал грузовик с ярко раскрашенным полотняным кузовом и надписью на боку: «La Barraca»[15].

– Это новый театр Лорки для народа, – пояснил Антонио, высокий темноволосый молодой человек, крепко сбитый, как и его отец, и слегка усмехнулся. – Там собираются ставить Кальдерона для крестьян.

– Но это же хорошо, – сказал Гарри. – По-моему, Республика как раз реформировала образование.

– Они закрыли иезуитские школы, – пожал плечами Антонио, – а новых не хватает. Старая история: буржуазные партии не хотят брать налоги с богатых, чтобы оплачивать образование бедняков.

Невдалеке раздался треск, похожий на хлопки в автомобильном двигателе. Звук повторился дважды, ближе. Из боковой улицы выбежал парень не старше Берни и Гарри, одетый во фланелевые брюки и темную рубашку – дорогую для Карабанчеля одежду. Лицо у беглеца было испуганное, глаза навыкате, он обливался потом. Промчавшись по улице, парень скрылся в переулке.

– Кто это? – спросил Гарри.

Антонио сделал глубокий вдох:

– Могу предположить, один из фашистов Редондо[16].

Появились еще двое парней в жилетах и рабочих брюках. Один держал в руке что-то маленькое и темное. Гарри смотрел на него разинув рот, и постепенно до него доходило, что это пистолет.

– Туда! – крикнул Антонио, указывая в ту сторону, где скрылся беглец в темной рубашке. – Он удрал туда!

– ¡Gracias, compadre![17] – Парень отсалютовал пистолетом, и напарники убежали.

Гарри, затаив дыхание, ждал новых выстрелов, но их не последовало.

– Они хотели убить его, – произнес он шокированным шепотом.

На секунду лицо Антонио омрачилось чувством вины, потом он нахмурился:

– Он из ХОНС[18]. Мы не допустим, чтобы здесь укоренились фашисты.

– А кто были другие?

– Коммунисты. Они поклялись остановить их. Я желаю им удачи.

– Они правы, – согласился Берни. – Фашисты – паразиты, хуже их нет.

– Но он всего лишь мальчишка, – возразил Гарри. – Безоружный.

– Все у них нормально с оружием, – горько рассмеялся Антонио. – Но испанские рабочие не унизятся до такого, как итальянцы.

Подошел трамвай – самый обычный звенящий трамвай, и молодые люди сели в него. Гарри внимательно посмотрел на Антонио. Тот выглядел усталым; вечером его ждала очередная смена на кирпичном заводе. Гарри с грустью подумал, что у Берни больше общего с этим парнем, чем с ним.

Гарри лежал на кровати, слезы щипали уголки его глаз. Он вспомнил, как в поезде по дороге домой Берни сказал, что не собирается возвращаться в Кембридж. Мол, с него хватит этой жизни в отрыве от реальных событий, он отправится в Лондон, где идет классовая борьба. Гарри надеялся, что друг передумает, но этого не случилось. Осенью Берни не вернулся в Кембридж. Некоторое время они переписывались, но послания Берни, где он рассказывал о забастовках и антифашистских демонстрациях, были столь же чужды Гарри, как и истории о темных делишках Сэнди Форсайта, и через некоторое время переписка прервалась.

Гарри встал, его охватило беспокойство. Нужно было уйти из этой квартиры, тишина действовала ему на нервы. Он умылся, сменил рубашку и спустился по темной лестнице.

На площади было тихо, слабо пахло то ли мочой из углов, то ли неисправной канализацией. Гарри вспомнил картинку у себя на стене, какой романтический налет она придавала жизни в нужде. В 1931-м он был молод и наивен, но его привязанность к образу, запечатленному на открытке, сохранилась: девушка, улыбающаяся цыгану. В тридцать первом он думал, что изображенная сценка скоро останется в прошлом. Как и Берни, он надеялся, что Испания пойдет по пути прогресса. Однако Республика привела к хаосу, потом к Гражданской войне, а теперь – к фашизму. Гарри остановился перед витриной пекарни. Там мало что было: несколько простых батонов – barras de pan – и ни одного пирожного, которые так любят испанцы. Однажды Берни слопал пять штук за день, а вечером заел паэльей, и ему было очень плохо.