Выстрел. Дело, о котором просили не печатать - Жюль Мари

Луар на секунду задумался, но потом сказал очень серьезно:

— Благодарю вас за доброту, господин судебный следователь, но мне нечего прибавить к тому, что я уже вам сообщил.

XIV

Следствие продолжалось еще несколько дней. Всех свидетелей, чьи показания могли оказаться полезными, допросили. Томасу Луару устраивали очную ставку с крестьянами, но это так и не разъяснило таинственного дела. Ничего не изменилось и через две недели: лесоруб на допросах по-прежнему сохранял спокойствие и взвешивал каждое слово.

— Я могу заверить вас только в одном — в своей невиновности, — повторял он. — Я не намерен объяснять свое присутствие в саду в момент убийства. Да, я любил Мадлен, но ее любовником не был. И никакого сообщника у меня нет.

Несмотря на то что Томас Луар продолжал стоять на своем и тем самым заводил следствие в тупик, ему продолжали задавать одни и те же вопросы. Однажды он не выдержал и выкрикнул с гневом в голосе:

— Из всего, что я слышу, явствует, что госпожа Гонсолен была свидетельницей преступления. Допросите ее, и вы узнаете всю правду!

Дампьер возразил ему:

— Вы так говорите, потому что знаете, что госпожа Гонсолен не может сообщить нам никаких подробностей об этом преступлении. Она помешалась!

— Так вылечите ее.

— Надо иметь терпение, — произнес судебный следователь каким-то странным тоном и пристально посмотрел на лесоруба, который, однако, не потупил взгляд.

Несколько раз Томаса Луара приводили в больницу на очную ставку с Мадлен, чтобы пробудить воспоминания молодой женщины о преступлении, но все тщетно. Состояние госпожи Гонсолен не улучшилось, напротив, оно ухудшалось день ото дня. За ней постоянно наблюдали: ни одно ее движение, ни один взгляд, ни одно слово не оставались без внимания. Мадлен еще не подвергли усиленному лечению, потому что Маньяба продолжал считать ее помешательство мнимым. Доктор хотел дать симптомам болезни, настоящим или притворным, возможность проявиться, чтобы составить окончательное заключение.

Итак, загадочное дело об убийстве господина Гонсолена с первого дня не продвинулось ни на шаг: главным подозреваемым по-прежнему оставался Луар, его сообщник так и не отыскался, Мадлен хранила молчание.

Судебный следователь Дампьер, которому поручили дело, очень усердно производил дознание. Для него это была хорошая возможность отличиться, а такие случаи в провинции, как известно, редкость. Дампьер занял место следователя не по протекции, а добился собственным трудом. Он был беден, его родные, не имевшие связей ни в политике, ни в магистратуре, не могли помочь ему с повышением, так что это преступление, как бы странно это ни звучало, стало для него истинной удачей. Ему было даже приятно столкнуться с непреодолимыми на первый взгляд затруднениями. Он нисколько не сомневался в том, что рано или поздно распутает эту интригу, и надеялся, что силой своего ума преодолеет все препятствия.

XV

Нетрудно догадаться, что убийство Гонсолена наделало в Сен-Клоде немало шума. Каждый по-своему пытался объяснить тайну, покрывавшую это преступление. Люди, бывавшие у докторов Маньяба и Франсуа Горме, у судебного следователя Дампьера или у прокурора Фульгуза, донимали их бесконечными расспросами и пытались узнать, на чем остановилось следствие.

Читатели наверняка еще помнят, как в начале этой драмы они незримо присутствовали при объяснении генерала Горме с Дампьером. Тогда, на вечере у префекта, генерал счел нужным сообщить молодому человеку, влюбленному в его дочь, об отношении к нему Сюзанны. Кроме того, господин Горме пригласил следователя на обед, чтобы тот мог объясниться с девушкой.

Убийство Гонсолена, помешательство Мадлен, поиски сообщника, державшего в своих руках ключ к разгадке интриги, и прочие трудности этого запутанного дела не могли заставить Дампьера позабыть о приглашении генерала Горме и о своих чувствах к Сюзанне.

В городе знали, что на этот обед приглашено много гостей. В надежде на то, что у доктора Горме и Дампьера можно будет выяснить что-то новое, любопытные горожане прилагали все силы, чтобы получить приглашение к генералу.

Из вежливости господин Горме пригласил и доктора Маньяба, но старый ученый нелегко забывал обиды. Когда дело касалось правосудия или науки, он не был врагом Франсуа (поэтому он и не отказался поработать вместе с молодым человеком), но в частной жизни его подсознательная ненависть обычно брала верх, и он не принял приглашение.

Ожидания гостей, жаждавших узнать новые подробности расследования, жестоко обманулись. Судебный следователь был неприступен и сделал только одно заявление о том, что дело Томаса Луара не будет разбираться в следующем месяце, а, несомненно, будет отложено до второй сессии. Все предвидели подобный оборот и ничуть не удивились этой новости.

— Госпожа Гонсолен помешалась. Вылечим мы ее или нет, я не знаю. Спросите об этом Маньяба, он опытнее меня. Возможно, у него есть на этот счет особое мнение, которым он не захотел со мной поделиться, — сообщил публике Франсуа.

После обеда перешли в гостиную. Генерал, беседовавший со своим сыном, вдруг прервался.

— Я должен исполнить одно обещание, — сказал он.

— Какое? — удивился Франсуа.

— Я обещал Дампьеру устроить разговор с твоей сестрой. Он влюблен в нее…

— Но разве Сюзанна готова ответить ему взаимностью? — не своим голосом произнес молодой человек.

— Не думаю…

Не заметив внезапного волнения юноши, генерал оставил Франсуа. Господин Горме не смог сразу же подойти к Сюзанне, потому что в ту минуту девушка была занята беседой со своими знакомыми. Франсуа, взглядом следивший за отцом, заметил это и быстрым шагом направился к сестре.

— Сюзанна, — обратился он к девушке, которая уже стояла одна, — мне надо поговорить с тобой.

— В чем дело? — забеспокоилась она, почувствовав тревогу брата. — Ты как будто чем-то озабочен.

Было заметно, что юноша колебался, но это длилось недолго.

— У меня есть к тебе очень важная просьба.

— Что случилось? Ты пугаешь меня!

— Напрасно ты пугаешься, — возразил он, стараясь выдавить улыбку. — Это всего лишь мой каприз. Просто сейчас тебя позовет отец и…

— Отец?

— Да, и скажет тебе, милая Сюзанна, что Дампьер любит тебя. Отец попросит тебя поговорить с судебным следователем наедине.

— Но этот разговор ни к чему не приведет.

— Потому что ты не любишь Дампьера, так ведь?

— Да, я не люблю его. И отцу, от которого я ничего не скрываю, это должно быть известно.

— Он это знает, но хочет, чтобы ты сама объяснилась с Дампьером и лишила его надежды.

— Я так и сделаю.

Франсуа снова замялся, но потом очень тихо произнес:

— Нет, не нужно… Об этом-то я и хотел тебя попросить… Это и есть мой каприз.

Сюзанна пристально посмотрела на брата, пытаясь проникнуть в его мысли и понять смысл необычной просьбы. Выдержав этот взгляд, Франсуа проговорил:

— Так надо.

— А если я не соглашусь?

— Ты не можешь поступить так жестоко, ведь я прошу тебя.

— У тебя должна быть на это веская причина.

— И она есть.

— В таком случае я имею право ее знать.

— Конечно, имеешь, но не теперь… Дай мне немного времени на раздумья…

— Разве ты не доверяешь мне?

— Не настаивай, Сюзанна, — продолжал увещевать молодой человек, обеспокоенный нерешительностью сестры. — Просто сделай так, как я прошу…

— Но что, если я люблю другого?

— Кого же?

— Разве я не могу кого-нибудь полюбить?

— Это было бы большим несчастьем.

— Нет, если отец одобрит мой выбор…

— Это обернется большим несчастьем, повторяю тебе, — резко перебил девушку Франсуа, — потому что тебе, к сожалению, придется забыть этого человека…

— Я не понимаю тебя.

— Я не могу сейчас объяснить тебе всего. Дампьер скоро придет. Он человек честный и не скажет тебе ничего такого, чего не стоило бы слушать. Он любит тебя, так дай же ему надежду.

— Исполнить твою просьбу значит совершить чудовищную жестокость. Извини, Франсуа, но я не могу этого сделать.

— Послушай, — не унимался юноша, — вон идет отец, и я вынужден тебя оставить. Но помни: никому ни слова о нашем разговоре!

— Это я тебе обещаю.

— Когда ты останешься с судебным следователем наедине, подумай о том, что я тебе сказал. Подумай о том, что, вытягивая из меня объяснение, ты вынуждаешь меня посеять страх в твоей душе. Дело касается чести нашего отца и твоей чести, милая Сюзанна… Речь идет и о моей жизни, — прибавил он тихо, когда генерал был уже совсем близко.