Миссия "Алсос" - Сэмюэль Гоудсмит

К моменту падения Страсбурга это было совершенно справедливо, но я тогда уже решил, что нет необходимости интернировать таких людей, как Боте; к нашему собственному урановому проекту он не мог добавить ничего нового, не знал он также и ничего такого, что могло бы послужить секретными данными для непосвященных. Теперь мы находились на территории, подлежащей французской оккупации. И лишь для того, чтобы убедить оставшихся в далеком тылу людей в правильности наших выводов, нам опять предстояло двигаться вперед в погоне за несколькими ведущими учеными.

Операция «Хамбаг»

В то время как Фред и несколько других сотрудников миссии с помощью английских коллег изучали захваченные «сокровища» в виде документов, я допросил большинство физиков, находящихся теперь у нас под стражей. Мне еще предстояло решить, что с ними делать: кого совершенно спокойно можно оставить тут, а кого следует передать военным властям для интернирования.

Это была интересная группа людей, и было не так просто решить судьбу каждого из них. Например, Отто Ган, первооткрыватель деления ядра урана, основного процесса, делающего возможным создание атомной бомбы. Несомненно, меня будут сурово критиковать, если я не передам его в руки военных: Тут же находились фон Вейцзекер и Виртц — ведущие работники группы Гейзенберга. Фон Вейцзекера мы тщетно искали в Страсбурге, где он во время немецкой оккупации был членом совета факультета.

Теперь мы его настигли. Его досье было довольно любопытным.

Фон Вейцзекеру — отцу пришлось одно время быть статс — секретарем Министерства иностранных дел при гитлеровском правительстве, затем он стал германским послом при Ватикане. Будучи послом, он сумел однажды заступиться за нескольких итальянских физиков, обратившихся к нему как друзья его сына.

Фон Вейцзекера — сына никак нельзя было назвать настоящим нацистом; как и отец, он был хорошим дипломатом, знал, как достигать компромисса с нацистами, когда это было выгодно, и пользовался доверием нацистов и даже гестапо. Они обращались к нему за информацией о физике и физиках. Например, гестаповский департамент «культуры», секция 111с, в ноябре 1944 года прислала ему следующее письмо:

«Я уверен, что Вы, как выдающийся ученик Гейзенберга, пришлете краткий обзор современного состояния теоретической физики, насколько она поощряется правительством и политическими департаментами и насколько эффективным может быть ее применение к так называемым военным исследовательским работам. Кроме того, мы вообще интересуемся Вашими взглядами на так называемую «германскую физику».

Я буду признателен, если Вы исполните мою просьбу по возможности быстрее. Приветствую вас. Хайль Гитлер!

(подпись неразборчива)

Подполковник СС»

Во время войны фон Вейцзекер был кем‑то вроде посланца доброй воли, представителем нацистской культуры за рубежом. Его посылали во Францию, Испанию и Португалию. По возвращении он представлял доклады о том, как его принимали. Например, в марте 1944 года, докладывая о поздке в Испанию и Португалию, он писал, что повсюду у него были тесные контакты с физиками, и указывал на некоторых, заслуживающих особого внимания. «Профессор Паласиоз в научном отношении более значи тельная величина, профессор Отеро обращает на себя внимание своими связями и симпатиями к Германии…» Далее фон Вейцзекер выступает за более близкие культурные связи с Испанией и Португалией, хотя Германии сначала и придется быть дающей стороной, но «культурные и политические преимущества, которые можно будет получить в этих странах, оправдают сделанные усилия». На него произвели впечатление интерес этих стран к немецкой философии и более определенные симпатии к Германии, чем в других странах Европы, которые он посетил во время войны. Прием, оказанный ему в Париже, по-видимому, был не совсем сердечным.

Тогда же германское Министерство иностранных дел просило его выступить с коротким заявлением в предназначенной для Соединенных Штатов Америки радиопередаче относительно немецкой науки, так как «вражеская пропаганда в течение нескольких лет распространяет злостные сообщения о мнимом упадке немецкой науки». Фон Вейцзекер ответил, что недостаточное знание английского языка не позволяет ему это сделать.

Он сыграл также заметную роль в умиротворении пронацистских ученых, рвавшихся запретить в учебных планах новейшую физику и теорию относительности из‑за их «неарийского» происхождения. Он всегда умел так подбирать названия для вещей, что они становились приемлемыми для обеих сторон. По-видимому, во время войны этим делам он посвящал времени больше, чем физике. Основной его научной работой была представляющая определенный интерес новая теория происхождения планетной системы. Тем не менее он продолжал занимать видное место среди выдающихся физиков — теоретиков нашего времени.

Кроме Отто Гана, фон Вейцзекера и Виртца мы захватили двух более молодых ученых. Они были для нас интересны тем, что привели некоторые новые исследования в области разделения изотопов. Это очень озадачило фон Вейцзекера: он, очевидно, думал, что эта молодежь имеет слишком мало значения, чтобы ее нужно было интернировать.

«По какому принципу нас отбирали?» — сетовал он.

Трудно было принимать решение относительно фон Лауэ. По непроверенным слухам, он был главным деятелем в "немецком урановом проекте, но все прямые доказательства говорили о том, что он не имел ничего общего с этим. За все время гитлеровского режима, включая и годы войны, фон Лауэ открыто выступал против нацизма, его действий и идеологии. Он никогда не уступал им, и многие из его друзей опасались за его свободу и даже жизнь. Его пример показывает, что при наличии мужества вовсе не было необходимости гнуть шею перед нацистскими тиранами и лизать их сапоги.

Когда фон Лауэ во время войны приезжал в Швецию, он оттуда написал письма своим друзьям в союзных странах и описал положение внутри Германии. В Стокгольме он прочитал лекцию, в которой упоминал также и о теории относительности, за что по возвращении получил строгий выговор от нашего «старого приятеля» — бригаденфюрера СС, имперского директора, профессора, доктора Рудольфа Ментцеля.

Поклонник компромиссов, фон Вейцзекер посоветовал фон Лауэ так ответить своему официальному критику: «Теорию относительности следовало бы разработать без Эйнштейна, но ее не разработали без него». Фон Лауэ отказался от такого приспособленчества; вместо этого он опубликовал статью о применимости теории относительности и написал фон Вейцзекеру: «Вот это и должно быть моим ответом».

В 1914 году фон Лауэ получил Нобелевскую премию и до сих пор остается одним из ведущих физиков — теоретиков мира. Этот человек в течение войны фактически был на нашей стороне. Он достоин уважения своих коллег во всем мире как за научные познания, так и за личные качества. Такие люди, конечно, были редки в Германии. Тем не менее я решил интернировать его вместе со всеми остальными. Я считал, что наши ученые с успехом смогут обсудить с ним будущее немецкой физики. Но, хотя я и усиленно рекомендовал это, а наши военные обращались с ним очень хорошо, эти мои рекомендации так и остались невыполненными. В официальных бумагах я несколько раз повторял их и, наконец, сразу после Хиросимы писал относительно фон Лауэ и Отто Г ана:

«Я усиленно рекомендую, чтобы им была предоставлена возможность скорее встретиться со своими коллегами из стран союзников для обсуждения вопроса об общем состоянии науки в Германии перед войной и во время войны. Они смогли бы выработать конструктивные предложения для будущего. Если предполагается хотя бы в малых масштабах как‑то оживить в Германии научное образование, — с нашей помощью или без нее, — то желательно, чтобы именно эти люди стояли у руководства этим делом».

Наконец караван командирских машин и джипов отбыл в Гейдельберг, увозя и шестерых наших пленников. Провожая их, я не мог не вспомнить прелестную каррикатуру Джемса Сарбера, снабженную подписью «Захват трех профессоров — физиков». Я чувствовал себя немного похожим на сарберовскую свирепую женщину, направившую пистолет на бедных испуганных профессоров. Во всяком случае, я радовался тому, что воспротивился планам полковника Паша о проведении воздушной операции против физиков. Осуществись она, мы, если можно так выразиться, «пересарберили» бы самого Сарбера.

Совершенно очевидно, в целом немецкая урановая организация была смехотворно мала по своим масштабам. Здесь, в центральной группе лаборатории все, что было смонтировано, умещалось в небольшой подземной пещере, в пристройке к маленькой текстильной фабричонке и в нескольких комнатах старого пивоваренного завода. Справедливости ради следует отметить — оборудовано все было хорошо, но по сравнению с тем, что было сделано в Соединенных Штатах, выглядело жалким. Нам даже иногда, приходила в голову мысль, что наше правительство тратило больше денег на одну нашу разведывательную миссию, чем германское — на весь их урановый проект.