Десант в настоящее - Владимир Яценко

Беспокоил второй эшелон боли внутри, глубоко в боку. Его невозможно было спутать с огнём срастающихся костей. Отто пытался припомнить, что же там, слева, находится. Но мысли путались, голова кружилась, сильно тошнило. Он привалился к нагретому за день камню, и тепло, исходившее от валуна, грело его измученное тело.

"Хочу стать камнем, — подумал Отто. — Никуда не двигаться, сидеть себе на месте и греться на солнышке".

Шаров он ни разу не видел. "Пожалуй, можно считать, что мы квиты, — с горечью подумал Отто. — Справедливость восстановлена… полное дерьмо!"

Объяснить причину взрывов, последовавших за разорвавшимся топливным баком, он не мог. "Не всё ли равно?"

Отто достал питательную таблетку и, посасывая её как конфету, в очередной раз осмотрел окрестности.

Полоска чистой воды превратилась в широкое озеро, радиусом не меньше километра, и заходящее солнце успело проложить по нему золотую дорожку. По краю озера шёл тёмно-коричневый ободок. Отто достал бинокль и, сильно щурясь, стараясь не захватить в поле зрения солнце, всмотрелся в него. Как он и предполагал, это были многометровые отвалы отброшенных взрывной волной травы и водорослей, коричневым барьером тянувшиеся по окружности вокруг острова. Оазисы, из которых совсем недавно он вёл с Василием наблюдение, теперь сами превратились в острова, лишённые растительности, голые и серые.

Отто находился на том самом месте, где минувшей ночью поджёг топливный мешок: два острова метрах в пятистах от него, знакомое угловое расстояние между ними, вывороченный чудовищным взрывом огромный валун, бесстыдно демонстрирующий миру своё голое основание. Разумеется, от мешка ничего не осталось, от мха, покрывавшего когда-то огромный камень, тоже. Только здесь он увидел следы огня: копчёный бок валуна с чёрными струпьями в тех местах, где заросли мха были особенно густыми.

— Тебе тоже досталось, парень, — сказал он мегалиту. — Только тебе всё равно, каким боком выйдут мои эксперименты, а мой кaputt, похоже, на этот раз меня доконает.

Он порадовался, что солнце заходит с его стороны острова, и задумался: "Первый взрыв от топлива. Потом я услышал пять взрывов подряд. И последние слова Василия были о пяти шарах. Может, это как-то связано? Подлетели слишком близко, разглядывая шутиху из ампул с самовоспламеняющейся жидкостью, а когда взорвалось топливо, не успели убраться и сдетонировали?"

Всё было возможно. Шаров не было. Это — главное.

Остальное не имело значения.

"Я победил", — сказал он себе, удивляясь глупости гордой фразы.

— Я победил, — повторил он вслух. — В чём дело?

Слова были лишены всякого смысла. То, что в итоге получилось, отношения к справедливости не имело. Слишком высокая цена. Погиб Василий. Большую тревогу вызывала пульсирующая, доводящая до изнеможения боль в левом боку. Эту боль было невозможно объяснить сломанными рёбрами. За последние двенадцать часов он принял два анестетика…

"Почему бы тебе не оставить меня в покое, Господи? — подумал Отто. — У Тебя есть избранный народ, вот и экспериментируй с ним, сколько Твоей великой душе угодно. До того, как Ты к нам пришёл, у моих предков были боги. Может, и послабее Тебя, но с ними можно было разговаривать, а иногда и договориться. А Ты? Посмотри, что Ты со мной сделал! Ты же у меня отобрал всё, ничего не оставил. Только жизнь. Да и то, сколько там той жизни осталось…"

Он пошарил вокруг себя руками, нашёл вполне приличное полено, достал нож и, напевая про себя привычное "Шиндерасса, Бумдерасса", принялся стружить влажное дерево.

"Сколько себя помню, всегда хотел только одного: чтобы меня оставили в покое. Но вот беда, отгородиться, спрятаться от людей можно только деньгами. Чем больше денег, тем прочней и выше ограда. И неважно, что за ограда: остров или океанская яхта. Важно другое. Получить деньги на ограду можно только у общества, от которого пытаешься отгородиться. Смешно. Чем больше хочешь отгородиться, тем большая сумма нужна, тем большую работу необходимо совершить, чтобы получить эту сумму, и тем больше вязнешь в болоте, которое называется обществом".

Отто посмотрел на руки: разбитые в кровь пальцы со сломанными ногтями и ржавыми подтёками йода цепко держали начавшую принимать форму заготовку, — галеон с квадратной транцевой кормой и высоко поднятым полубаком. Отто покрутил перед глазами игрушку, вздохнул и принялся обтачивать её нижнюю часть, стараясь обводы форштевня сделать как можно более обтекаемыми.

"Поставить три мачты, увеличить раз в сто и на прямых парусах… ведь я же не герой, Господи. Я мечтал о мирной профессии, о любящей жене, о требующих внимания и заботы детях. И чтоб дом, и пирог по выходным и праздникам. И шумные дни рождения у детей, и тихое застолье на семейные годовщины. Спокойные соседи, налаженная жизнь… нет, я точно не герой. Герой — это когда не хватило ума промолчать, а потом смелости остановиться и подумать.

Герои — это парни, которые твёрдо знают, чем будут заниматься после того, как совершат свой подвиг. Таких нет, Господи. Даже те, кто уцелел, у кого есть руки и ноги, и все кишки у них на месте, и зрение, и слух тоже, возвращаются уродами. Они с ужасом смотрят на мирную гражданскую жизнь и ничего в ней не понимают.

Чиновники, встречающие нас в аэропорту, полицейские, продавцы в магазинах… все — чужие. Они ждут от нас одни неприятности. И мы редко обманываем их ожидания. Они говорят тихо и медленно, но их речь непонятна. Законы, по которым они думают, темны и путаны. Слиться с ними, стать одним из них невозможно. Остаётся лишь прикидываться до поры до времени, стараясь не сбиваться с ноги, и как можно дольше попадать в такт. Но всегда наступает момент, когда вдруг чувствуешь себя лишь куклой. Бездушным механизмом, имитирующим человека…

Нас встречают с цветами и улыбками, но проходит совсем немного времени, и люди, которые недавно радовались нашему возвращению, начинают думать: "может, им не стоило возвращаться?.." И хуже всего то, что мы и сами так думаем".

Отто огляделся. Быстро темнело. Солнце уже зашло.

Ночевать придётся прямо здесь, вот на этом самом месте. Завтра он попытается найти себе лежбище поудобнее. Предстоит большая работа. Сломанная нога означает зимовку. А к ней нужно готовиться. У него нет одежды, укрытия, нет никаких запасов.

Чтобы выжить, его ждёт тяжёлый, изматывающий труд.

Ну и ладно. Не в первый раз.

"У нас как-то не принято долго помнить подвиги живых. Мёртвые — другое дело. С ними проще. Их героический образ не тускнеет с годами, превращаясь в опустившегося, вечно пьяного забулдыгу. Они никогда не меняются и много не просят. Обелиск на могиле, пенсия жене, почёт родителям. И не понять: то ли это память герою, то ли реклама патриотическому сознанию".

Его мучила жажда, но Oтто опасался без крайней необходимости пить сырую, стоячую воду из озера. А разжигать костёр и что-то придумывать с посудой для кипячения, не было сил.

Свежело. Порывы холодного ветра рябили поверхность озера, поднимая небольшие волны, которые тихонько, будто пробуя силы, плескались о берег и умирали на нём, уступая место напирающим сзади своим братьям. А те, молодые и полные сил, всё ещё не догадывались, что это не долгожданный финиш, а всего лишь очередь умереть.

"Ещё немного и начнётся прибой, — усмехнулся Отто. — Чуточку воображения, герр Пельтц, и вы почувствуете осуществление своей мечты: собственный остров, море, и сто километров до ближайших неприятностей…

Хуже всего с женщинами. Огрубевшее сердце нуждается в любви и участии. Женщины видят в нас героев и легко идут навстречу. Но проходит время, и они каким-то необъяснимым образом, своим женским, сверхъестественным чутьём угадывают нашу пустоту. Потому что душа остаётся там, где гибли наши товарищи. Где погибнуть могли и мы сами.

Второй Катерины никогда не будет…"

Он поднял воротник и накинул на голову капюшон, спрятавшись от ветра. Было тепло и уютно. И боль как будто отступила.

"Ничего, — успокаивал он себя. — Будем начинать с нуля столько раз, сколько потребуется. И ни разом меньше!"

"А что это ты, собственно, стонешь? — спросил он себя. — Хочешь жить? Набери любой номер, хотя бы "02". Так или иначе, доберутся и спасут. Хотя бы затем, чтобы задать неприятные вопросы. И будешь сидеть в тепле и сытости. Долго, очень долго будешь сидеть…"

Его руки замерли. Нож, срывающий стружку с крошечного галеона, застыл, будто под ним было не дерево, а камень.

"Его фамилия Мичурин! — подумал Oтто. — И у него не было телефона. Или был? Нет, точно не было, потому что он у меня просил разрешения позвонить. Значит, его телефон был у тех покойников на болоте. Если, конечно, он его не потерял. Поэтому, вполне возможно, его телефон сейчас у меня. Но если это так, то номер "13", по которому просили перезвонить Мичурина, должен быть в памяти одного из трофейных телефонов!"