Седьмая невеста - Дункан Мак-Грегор

– Ты же не можешь сам казнить каждого преступника, – так ничего и не понял Кумбар. – Оставь, Конан. Эрликом клянусь, я устал от этой истории!

– Оставлю. Но только после того, как жирный боров выйдет из темницы… Хей, сайгад, не скрипи зубами. А вдруг не он удавил Алму? Тогда будет еще одно убийство, но только теперь на нашей с тобой совести.

Никогда прежде киммериец не считал ублюдков, отправленных им на Серые Равнины, но тут явно что-то было не так. Собственное упрямство и ему казалось глупым, что говорить о сайгаде. Конан отлично понимал состояние старого солдата – ведь из-за казни невиновного он мог лишиться всех благ, к коим привык уже во дворце; и все же, отводя глаза – первый раз в жизни! – от маленьких свинячьих глазок Кумбара, варвар настаивал на освобождении евнуха или, хотя бы, на новом его допросе.

– Будь по-твоему! – выдохнул сайгад, и на этот раз уже он отвел глаза от синих конановых льдинок. – Я проведу тебя к нему. Но подумай: кому он нужен? Кто прольет о нем хоть одну слезу?

– А это уже не наше с тобой дело, – отрезал Конан, поднимаясь. – Идем!

Диния, за весь разговор не вымолвившая и короткого слова, смотрела им вслед с печалью. Сильные, здоровые мужчины, которым только воевать да веселиться с красотками, тратят драгоценное время свое на этого жирного ублюдка. Она не стала признаваться в том, что скопец принял ее за мальчика и влюбился, что посещал ее в караван-сарае и предлагал свое тучное грязное медвежье тело; она вовсе не хотела привлекать к нему излишнее внимание Конана. Бандурин уже достаточно наказан за свою наглость, так зачем же усугублять?.. Гораздо больше ее занимало другое: отметит ли наконец варвар ее влюбленный взгляд? Кажется, он ничего не замечает… А может, замечает? Может, просто нет в нем пока таких чувств, коих достаточно для истинной любви?

С глубоким вздохом Диния представила яркие синие глаза киммерийца, самую малость темней ее собственных. Как мечтала она однажды заглянуть в них и увидеть то, отчего сразу под сердцем похолодеет и приятная истома сдавит грудь… Увы, Конан одинаково смотрел на всех девушек, она успела это понять – чуть насмешливо, чуть ласково, а в мгновения страсти… Нет, она не видела его в эти мгновения. Зато она ощущала его тело, его руки… Такие сильные, жесткие и… такие нежные… Никогда прежде не приходилось ей так любить. Огромный могучий варвар с буйной гривой черных волос, с ухмылкой на твердых губах и суровым рубленым лицом, сплошь испещренным старыми и новыми шрамами, вдруг словно околдовал ее. В Аквилонии остался возлюбленный – Альнис, но и он для Динии сейчас был далек и не нужен, а образ его расплывчат, да и в памяти почти не возникал. Только одного Конана помнила она и хотела помнить, только его жаждала видеть, только к нему прикасаться кончиками пальцев, только его обнимать так жарко, насколько хватало сил…

Но он не стремился к ней. Диния всегда трезво смотрела на жизнь, а потому сейчас понимала, что для варвара она всего лишь одна из многих – эта формула ее пугала, и прежде она давала себе слово, что никогда ни один мужчина не заставит ее быть одной из многих, но… Жизнь все повернула по-своему.

Жизнь все поворачивает по-своему. Диния недавно догадалась об этом, приняла сию новость с грустной улыбкой и согласилась… Согласилась на такую жизнь, согласилась быть одной из многих, согласилась любить бесплатно… Только бы его не отняли у нее совсем. За это она готова была пожертвовать чем угодно… При этой мысли она внезапно вздрогнула, пожала плечами и затем кивнула сама себе: да, за это она готова была пожертвовать чем угодно… даже жизнью.

Низкорослый лупоглазый стражник с пышными усами и кривым носом привел Бандурииа, приковал его к специальному крюку возле двери и с поклоном удалился.

Мрачно оглядел Кумбар несчастного евнуха, чьи жиры повисли так укоризненно, чьи румяные щеки так побледнели. На миг старый солдат и впрямь почувствовал укол совести, но только на миг. Безумие, мелькавшее в глубине зрачков скопца, еще раз подтвердило его уверенность в том, что Алму удавил именно этот тучный недоумок – разве решился бы на сей ужасный проступок нормальный человек?

Передернув плечами, Кумбар отошел к дальней стене, предоставив варвару лично вести допрос.

Теперь, когда не было необходимости притворяться и коверкать обычную речь, Конан надеялся вызнать истину. Он тоже заметил безумие в зрачках пленника, но, в отличие от сайгада, расценил его верно: в темнице, да еще перед казнью, простому человеку трудно сохранить ясный ум, особенно – про себя не удержался Конан – если такового ума от рождения не было. Вглядываясь в безучастное лицо евнуха, варвар словно надеялся сразу увидеть в нем ответы на все вопросы, ибо – и ему бы следовало это признать перед сайгадом – беседовать снова с вонючим жирным верблюжьим горбом ему совсем не улыбалось. С досадой сплюнув на каменный пол, киммериец прислонился спиной к стене, с удовольствием ощутив ее прохладу после уличного жаркого полудня, и, стараясь говорить отчетливо и просто, произнес:

– Ты помнишь Алму?

Низкий и гулкий, будто из бочки, голос варвара вывел евнуха из оцепенения. Он взглянул пустыми глазами своими в синь, плескавшуюся меж черных длинных ресниц, да так и зацепился за нее.

Бессмысленный неподвижный взгляд узника вновь поднял ту волну раздражения, которую еле утихомирил варвар перед приходом сюда.

– Я спросил: ты помнишь Алму? – прогремел он, забыв о фарфоровой хрупкости душевнобольных.

Но, как ни странно, лицо Бандурина несколько прояснилось. Он задвигал губами, явно силясь сообразить, кто эти люди и чего они от него хотят, перевел взгляд на сайгада, потом опять на варвара.

– Алму? – прошелестел он едва слышно. – Кто это? Ал-ма… Ал-ма… Ал-ма… Помню, – неожиданно заключил евнух с согласным кивком.

Конан оживился.

– Ты видел на ее шее шелковый шнурок?

– Да, – качнулся евнух.

– Это ты его… гм-м… туда положил?

– Нет…

– А кто?

– Не зна-ю… не зна-ю… – Муть снова начинала заволакивать его глаза.

– В ее комнате кто-то был? – заторопился киммериец, опасаясь, что скопец сейчас опять впадет в прострацию.

– Н-н-е-ет…

– А зачем ты взял шелковый шнурок?

– Я был виноват, – проскрипел вдруг Бандурин почти осмысленно, – Я алкал… чужой плоти… А он не захотел… Не захотел…

– Кто он? Чего не захотел?

– Он… Красивый и отважный орленок… Моей плоти не захотел…

– Я не спрашивал тебя про орлов! Прах и пепел… Отвечай, зачем ты взял шелковый шнурок?

– Я был виноват…

– Погоди, – от внезапной догадки в груди Конана похолодело. – Так ты решил…