Фабрика звезд по-русски - Дмитрий Серебряков

Совин шёл следом. Едва молодой человек вошел в подъезд, Дмитрий прибавил шагу. В подъезде, глядя вверх, бесшумно стал подниматься по ступенькам и остановился между вторым и третьим этажом. Объект стоял у двери на третьем этаже и возился с замком. Наконец дверь захлопнулась.

«Квартира номер двенадцать, — отметил Совин. — Ну-ка, где тут у нас дворовые бабушки-старушки, которые все знают?»

Дмитрий спустился к машине, надел синий халат, кепку, прихватил портфель с инструментом и снова вошёл во двор. Вот и столик под липами, а за столиком те самые бабушки-старушки, которые явно перемывали косточки ближним. Косточки ближних, дальних, Чубайса и даже самого президента становились все чище.

— Здравствуйте, девушки! — радостно и громко поприветствовал Совин бабушек.

Если бы такое приветствие исходило со стороны какого-нибудь двадцатилетнего пацана, то оно показалось бы хамством. Из уст же сорока-с-лишним-летнего мужчины звучало комплиментом. Бабушки заулыбались и растаяли. Совин взял их голыми руками, без боя. Дмитрий заглянул в вытащенную из кармана халата бумажку и заглянул в нее, сверяясь с ранее сделанными записями. Бабульки не могли знать, что бумажка была девственно чиста.

— Иванихины из двенадцатой где живут?

Минуту назад за такую неграмотную постановку вопроса он запросто мог бы нарваться на грубость: дескать, в двенадцатой и живут, где же ещё. Но не теперь. Теперь Совин получал горячую информацию легко и без особых усилий. К тому же фамилия «Иванихин» при популярнейшем русском корне «иван» на самом деле была весьма редкой — в вопросах языка Совин ляпов не допускал и просчитывал вперед на пять ходов. Фамилия была специально изобретена, чтобы даже случайно не совпасть с действительной фамилией лохматого музыканта. И номер квартиры упомянул сразу не зря. Действительно, не будешь же подходить с вопросом, кто живет, в двенадцатой квартире. Примут за какого-нибудь жулика, А Дмитрий Совин считал себя человеком честным. И если жуликоватым, то в меру.

Бабушки тем временем нестройным хором излагали подробную биографию жильцов двенадцатой квартиры.

Андреевы. Что ж, прекрасная фамилия. Мать… Отец… Это пропускаем. Володька Андреев. Композитор проклятый. Почему же проклятый? А спать людям не дает, покою от евонной музыки нет. Да разве это музыка! Одно буханье. Вот раньше была музыка! Бабушки, раздраженные современной российской эстрадой, хоть сейчас готовы были исполнить «Вот кто-то с горочки спустился…» Совин с трудом их остановил.

И далее в том же духе… Бабушкам так понравился общительный и внимательный молодой человек, что с проклятого композитора Володьки они плавно перешли на алкоголиков Дрыновых («Вот уж воистину „говорящая“ фамилия!» — восхитился про себя Совин), жильцов квартиры номер тридцать шесть. Но эта информация была уже лишней.

Ну не интересовали Совина граждане Дрыновы, хоть ты тресни…

Дмитрий вернулся к Иванихиным, выяснил, что ошибся номером дома, что таких здесь нет, сокрушенно похлопал себя по лбу, широко оповестил старушечью общественность о начавшейся в столице повсеместной эпибрации коммутирования линий, которая, известное дело, ждать не может, и отбыл к машине, оставив «девушек» в состоянии совершеннейшей в себя влюбленности.

По поводу очередного совинского звонка оторванный от работы шоу-журналист Стас выразился непечатно. «Проклятый композитор» Володька Андреев не был ему известен. А поскольку в музыкально-попсовом мире Стас знал очень и очень многих, практически всех, Дмитрий сделал вывод, что господин Толстый работает с неизвестным молодым аранжировщиком по причинам, о которых с большой долей уверенности можно было догадаться.

Причина номер раз. Молодой Андреев, видимо, в музыке кое-что может. Здесь уверенность почти стопроцентная. Попса, конечно. То есть не Бетховен. Но мелодии у якобы «песен Марины Снегиревой» всё-таки отличаются от общего серого среднего уровня.

Причина номер два. С более-менее известным композитором работать Толстому опасно и дорого. Да и вряд ли кто из известных пойдет на такую фальсификацию, какой занимался Клевцов.

Зачем в расследовании нужно было выходить на композитора, Дмитрий и сам не знал. Но, с другой стороны, никакое знание лишним не бывает. Совин мысленно поставил в «деле Снегиревой» галочку и завёл двигатель…

«Какая нонсенс!» — любил говаривать один сокурсник Совина. Иметь оружие и не уметь им пользоваться — это, по меньшей мере, неправильно. Руководимый этой мыслью, крутой рейнджер Дмитрий Совин в глухом месте Измаиловского парка уже третий час тренировался в стрельбе из пневматического пистолета и арбалета.

Надо сказать, что оружие он любил настоящей мужской любовью, но стрельбой никогда профессионально не занимался, хотя постреливать в жизни приходилось. В армии стрелял из автомата Калашникова, карабина Симонова и пистолета Макарова. В тирах стрелял из пневматической винтовки, из «мелкашек» — пистолета и винтовки. Когда отец брал подростка Диму на охоту, не обходилось без пальбы по бутылкам.

В самом раннем детстве Совин имел стрелковую практику: из рогаток — камнями и алюминиевыми и медными «пульками», из «дудок» — набранной в рот зеленой незрелой рябиной. Не обошлось и без самодельных луков. Самое интересное — непонятно, от кого Совину достался хороший, меткий глаз. Тоже врождённое. Ещё в детстве метров с десяти из «дудки» Совин мог выбить изо рта сигарету у ребят постарше. И позже Дмитрий довольно метко стрелял. Но никогда и никак эту способность не использовал и не развивал. А вот сейчас пришлось вспоминать навыки стрельбы из всего…

На поваленном стволе дерева и на ветках стоящих рядом кустов Дмитрий расставил и развесил спичечные коробки, жестяные банки и пластиковые бутылки из-под различных напитков. Начал с пистолета. Одиночными выстрелами в одиночную мишень с упора — чтобы приноровиться к «вальтеру», почувствовать его, потом перешел к серии выстрелов по разным мишеням. Когда-то он читал о ковбоях-стрелках — «ганфайтерах». Автор (имени его Совин не помнил) утверждал, в частности, что в те времена хороших и отличных стрелков было немало. Однако огневые столкновения выигрывал тот, кто был быстрее в доставании револьвера из кобуры. Этих людей так и называли — «быстрые револьверы». Дмитрий изрядно поразмышлял над этой информацией и пришел к выводу, что и для него умение быстро доставать пистолет может весьма пригодиться, хотя бы даже при встрече с хулиганами. И начал учиться быстро вытаскивать пистолет, снимать с предохранителя и стрелять навскидку… Кое-что получалось. Конечно, не сразу. Но получалось.

Сложнее было приноровиться к арбалету. Но и интереснее. Это всё-таки было уже настоящим оружием, оружием, из которого можно было ранить или убить. Дмитрий не относил себя к числу кровожадных людей. Но в игре, которую он затеял, похоже, мог наступить момент, когда для своего спасения понадобится отнять жизнь другого человека.

И к этому нужно быть готовым. В смысле «настоящести» оружия арбалет, в отличие от пневматики, давал теплое чувство защищенности. Была еще одна мысль о том, как можно использовать это оружие, но для ее реализации требовалось настоящее умение и настоящая меткость стрельбы…

Поэтому Совин себя не жалел и занимался до позднего вечера, пока не перестал окончательно различать мишени. И даже тогда остановился не сразу, справедливо рассудив, что надо уметь стрелять и в темноте, наугад. Закончил, только когда зарядил в пистолет последний баллончик с углекислым газом, — надо было оставить заряды для обеспечения безопасности. Разобрал арбалет и поехал домой.

Но в машине вспомнил ещё одну штуку, о которой прочитал в романе «Дата Туташхиа». Там упоминался «метод полутора тысяч патронов». Вроде бы у кавказских абреков был такой метод обучения стрелков: пятьсот патронов нужно было выпалить стоя и по неподвижной мишени, еще пятьсот — на скаку по неподвижной мишени, и последние пятьсот — на скаку по движущейся мишени.

После чего абрек достигал нужной меткости. Во многом и за счёт большого количества использованных боеприпасов. Естественное стремление человека хорошо сделать свое дело заставляло очень стараться попасть в цель и приучало к автоматическому, инстинктивному использованию оружия. В этом, похоже, тоже был свой смысл. Дмитрий решил заниматься стрельбой больше и чаще.

Поставив под окнами машину в надежде, что к утру ее не угонят, Совин бесшумно и очень осторожно вошел в подъезд. К счастью, стараниями людей из жилконторы, подъезд был хорошо освещён. К ещё большему счастью, никто в подъезде Дмитрия не ждал. «Похоже, у меня уже развился комплекс на почве подъезда, — ехидно отметил Совин. — Боязнь подъезда. То-то были бы довольны психиатры, если бы меня обследовали: новый вид мании… Как бы это получше назвать? Во… подъездофобия…»