Фабрика звезд по-русски - Дмитрий Серебряков

Транспортное средство стояло перед надировской мастерской и рыло копытом землю в надежде куда-нибудь поехать. Сашка что-то буркнул, из чего Совин сделал вывод, что с ним поздоровались и что с машиной все в порядке. Он расплатился с мастером за уже залитый в бак бензин, тайно сунул в карман надировского пиджака стольник и отъехал.

Ехал он в больницу, к Глебову Владимиру Борисовичу, который Марине Снегиревой был известен как Олег.

Зачем Совин это делал, он и сам не знал. То есть какие-то вопросы, конечно, были. Однако Совин, как слепой щенок, тыкался носом куда попало, зачастую не совсем понимая смысла этих тыканий. Дмитрий и сам осознавал, что не владеет даже простейшими технологиями следствия, и действовал по наполеоновскому принципу: главное — ввязаться в драку, а там посмотрим.

Но осознание собственного непрофессионализма угнетало и наводило на грустные мысли.

Ах, как легко ведут следствие герои детективных повестей! Они не следователи, но в каждую следующую минуту они знают, что делают и будут делать в ближайшее время. Все отлично владеют приемами рукопашного боя, у всех под рукой есть оружие, из которого они великолепно стреляют, даже не практикуясь в стрельбе…

«Супермена, однако», — вслух, с акцентом малых народностей Севера, подвел Совин черту под своими размышлениями. Его машина попетляла по улочкам и наконец въехала в большой парк, в центре которого и находился больничный комплекс. И тут вдруг запищал пейджер. Дмитрий затормозил, выключил двигатель, закурил и прочитал пейджерограмму: «Из осведомленных источников стало известно, что в интересующем нас учреждении очень не все в порядке. Галя». Ясно. Сообщение из Владимира. В банке обнаружен какой-то криминал. Собственно, это и раньше было ясно, но сейчас еще раз подтвердилось, надо полагать — есть новые основания так утверждать.

На редкость своевременное сообщение. Дмитрий посидел полчаса, заново разрабатывая план предстоящего разговора с Глебовым. Парк располагал к размышлениям. Через полчаса Дмитрий вновь запустил слегка остывший двигатель и проехал оставшиеся двести метров.

Он остановился позади корпуса, где лежал Глебов, аккуратно поставил машину на ручной тормоз, тщательно проверил, закрыты ли все дверцы, и вошел в парадный подъезд…

С первого взгляда ясно было, что больной рад посещению малознакомого человека — похоже, не сильно его баловали визитами: не было видно ни книг, ни недавно принесенных гостинцев. Совин положил на тумбочку купленный по пути детектив и связку бананов.

— Спасибо, конечно, — отреагировал больной. — Только зачем вам это?

— К больному человеку еду. И вопросы всякие задаю. Так что это вроде стопроцентной предоплаты. Шутка.

— Вопросы? Давайте ваши вопросы.

— А вам не страшно, Владимир Борисович?

— Страшно? А чего я должен бояться?

— Знаете, у меня складывается впечатление, что вы ввязались в какое-то не очень хорошее и довольно опасное мероприятие.

— Почему опасное? Познакомился с женщиной, повёз в Москву…

— Мне за то, что я во всем этом копаюсь, серьёзно лицо начистили. Видать, какая-то тайна здесь есть… Скажите, почему ваш любимый Толстый…

Совин специально так выразился — «ваш любимый Толстый». И не ошибся в реакции. Именно такой реакции он ожидал от забытого, покинутого всеми больного человека: Глебов взорвался. И Дмитрий только чуть-чуть направлял Глебова вопросами в нужное ему русло…

Глебов не был удачливым коммерсантом. Крутился, как-то держался на плаву, но больших или даже просто приличных денег не имел. К тому же его интерес к противоположному полу требовал определенных материальных и временных затрат, что не способствовало ни успеху коммерции, ни миру в семье.

Кто-то из знакомых свел его с Виталием Клевцовым, с Толстым. И тот нанял Глебова на работу, которая заключалась в «охмурении» жительницы Владимира Марины Снегиревой. Глебов в это время был совсем на мели и согласился. На естественный вопрос — зачем это нужно? — Глебов получил ответ: таланты лучше искать в провинции, где они есть и где купить их можно за небольшие деньги. А прикидываться местным бизнесменом следует для того, чтобы не было недоверия: известно, как провинциалы относятся к москвичам. От ответа за версту пахло фальшивкой, но Глебов над этим не задумывался и принялся (на деньги господина Клевцова) разыгрывать из себя коммерсанта-интеллектуала.

Любовь, однако, девушка капризная. И Глебов влюбился совершенно искренне и страстно, чего и сам от себя не ожидал. Помочь Марине пробиться на эстраду стало и его желанием. И если бы не катастрофа…

— Владимир Борисович, а вы со мной разговаривать не боитесь? — повторил Совин. — Что-то во всем этом нечисто. И у вас могут быть неприятности.

— Неприятности? Какие еще неприятности могут быть у паралитика? Убьют? Да кому я нужен!..

— Может, вы и не нужны. Но то, что вы знаете, уж точно для кого-то представляет опасность. Могут и убить.

— Пусть убивают. Я ведь никому не нужен. Ни здесь, в больнице, ни жене, ни Толстому.

Тому, как Глебов произнес эти слова, Совин поверил сразу и безоговорочно. И ещё он поверил глазам этого молодого и красивого инвалида.

— Мне смерть — облегчение. Разом и от воспоминаний избавлюсь, и от боли.

Разговор начинал сворачивать в нежелательное направление — к состоянию здоровья, и Дмитрий быстро перевел его в нужное русло:

— Владимир Борисович, а вам Марина ничего о своей работе не рассказывала?

— О работе? А что о ней рассказывать? Работа ла в каком-то банке. Секретаршей директора. Вот и всё…

— Понимаете, в чем дело. В банке вскрыты очень серьёзные нарушения. И Марина могла об этом знать. А если так, то и машина на вас наехала не случайно. Такое возможно?

— Нет, категорически нет. Если бы Марина знала, она мне хоть что-нибудь рассказала бы. Она очень открытая была, ничего прятать не умела. — Глебов начал уходить в прошлое.

Дмитрий быстро прервал его:

— А давайте представим, что катастрофа всё-таки была запланирована. Смотрите. По дороге вы идете на очень приличной скорости. У вас, насколько я помню, черный «фольксваген-пассат». Но для того, чтобы «урал» не ошибся в выборе машины, кто-то должен пальцем показать, в какую конкретно машину нужно въезжать. Ведь «фольксвагенов» на дороге много, а номера на скорости не очень различишь…

Я бы, например, сделал так. Пустил бы за вами машину, потом обогнал бы, оторвался, убедился бы в том, что договоренность соблюдена и машина-убийца действительно ждет на дороге, дал «уралу» команду приготовиться, вернулся обратно, навстречу вашей машине, развернулся, ещё раз обогнал бы вас, посигналил фарами или каким иным образом приближающемуся «уралу», а он уж выбрал именно вашу машину… Хотя нет. Дважды вас обогнать не удалось бы. А вот один раз точно. Исходим вот из чего. В любом случае вас обгоняли, что довольно сложно, а потом давали сигнал тому «уралу».

Повспоминайте, пожалуйста: за вашей машиной «хвоста» не было? Кто-то за вами ехал, потом обогнал, а потом еще раз обогнал… Вы могли это запомнить. И знаете почему? Потому что, как я представляю, шестьдесят километров в час вы не ездите. — Совин специально употребил глагол в настоящем времени, чтобы заставить инвалида забыть свое беспомощное положение и представить себя здоровым, вернуться в недалекое прошлое, на дорогу. Совин не умел вести следствие, но в том, как строить беседу, кое-что понимал. — Обогнать вас сложно. Значит, и обгоняли вас единицы. Я не прав?

— Меня обогнать сложно. Иду я, если дорога позволяет, сто сорок — сто шестьдесят километров…

— Вот! Закройте глаза, вспоминайте, да не дорогу вспоминайте, а свои чувства: досаду от того, что вас обогнали, желание самому обогнать уходящую вперед машину. Настройтесь на свои чувства — подсознание само выведет вас на нужные воспоминания, вытащит из памяти то, что нужно. Вспоминайте удивление, когда вас обгоняла какая-то незатейливая машина: вы едете и вдруг удивляетесь: вас обходит!.. Тем более я заметил, что дорога на Владимир не очень-то хороша, так что сто сорок вы вряд ли делали. Ну, вспоминайте…

— Меня обходит красная «девятка»…

— Вспоминайте, вспоминайте!

— Вроде бы «мерс» шестисотый обходил…

— Нет, «мерседеса» в этой ситуации быть не могло. Вспоминайте: еще раз вас эта «девятка» обгоняла? Вспоминайте номер, какую-нибудь вмятину на кузове, какую-нибудь особую примету… Не открывайте глаза, вспоминайте!

— Красная «девятка», обходит с трудом, я сразу пытаюсь ее обойти, на меня идет встречный автобус, я торможу. — Глебов говорил медленно, боясь ошибиться. На лбу выступили капельки пота. Под опущенными веками было заметно движение глаз — он видел эту картинку. — В номере есть единица и тройка — тринадцать. Я еще думаю, что это несчастливое число. Номер московский. Сзади, справа, — наклейка-клякса, желтая. «Девятка» несколько раз Опасно обгоняет, но не меня, а тех, кто впереди, и уходит вперед. Я торможу перед светофором на этом, как его… Марина говорила, на каком-то там повороте…