Похититель снов - Мишель Жуве

— Зачем вы нам рассказываете все эти байки о душе? Расскажите нам лучше о функциях REM сна!

По залу прокатились смешки. Я взглянул на Бьянку. Вид у нее был растерянный и встревоженный.

— У вас есть еще несколько минут, чтобы ответить на этот вопрос, — добавил президент, стиснув голову руками, как будто от моего ответа зависело что-то очень важное.

— Хорошо, — согласился я. — Функции сновидений, а почему не функции сна? Здесь все иллюзии утрачены. Разрешите мне остаться в рамках феноменологии и поделиться с вами одним личным воспоминанием. В прошлом году мне посчастливилось посетить некоторые наши научные объекты, расположенные на французских территориях в Южном полушарии: островах Крозет, Кергелен и Амстердам. Поведение в бодрствовании и сне у королевских, или больших пингвинов, более метра ростом, было особенно тщательно изучено группой блестящих исследователей на острове Крозет, где находятся колонии пингвинов общей численностью в полмиллиона.

Как только самка пингвина откладывает яйцо, она отдает его на высиживание самцу, который остается на одном и том же месте, пока она плавает в море. Территория, или жизненное пространство самца внутри колонии — не больше одного квадратного метра, и он должен ее охранять денно и нощно с помощью клюва и крыльев. Непрерывные наблюдения, проводимые круглосуточно с помощью инфракрасных видеосистем, позволили выяснить, что поведенческий сон пингвина занимает не более одной десятой процента времени суток в течение всего периода высиживания яиц, то есть около двух месяцев! Как только птенец выходит из яйца и самка возвращается, пингвин-самец бросается в море, где, после двух месяцев почти полной инсомнии, он способен проплыть сотни километров в поисках рыбы, коей питается. Целый месяц он кормится. Таким образом, в течение трех месяцев королевский пингвин оказывается лишенным сна и, если позволите, сновидений. Отсюда можно заключить, что ни обычный, ни парадоксальный сон (который в норме занимает 40 процентов суточного ритма у пингвина) не выполняет никакой жизненно важной функции в этих условиях. Их отсутствие не мешает нормальной социальной жизни птиц ни на суше, ни в воде.

— Я согласен насчет птиц, но не так уж важно нам знать про этих пингвинов в Антарктике. Расскажите-ка нам лучше, придерживаетесь ли вы все еще своей теории генетического программирования, — снова обратился ко мне незнакомец с немецким акцентом.

— Мне трудно коротко ответить на этот вопрос, — ответил я. — Теории зарождаются, живут и умирают. Я сознаю, что моя теория умерла. Не знаю только, где это произошло. Может, и в Антарктике…

Эта фраза была встречена смехом аудитории.

— Честно говоря, это меня не трогает, — продолжил я. — Ведь это всего лишь теория. Она умерла так же, как и гипотеза об изоморфизме между электрической активностью мозга и состояниями сознания.

Нужно было решиться окончательно. Бьянка смотрела на меня. Вид у нее был совершенно потрясенный. Знаками она показывала мне, чтобы я остановился. «В конце концов, — подумал я, — если мой нейробиологический корабль и тонет, то, по крайней мере, он идет ко дну с высоко поднятым флагом!»

Я внимательно посмотрел на профессора С., сидящего в первом ряду.

— Мы, нейробиологи, признаём, что находимся в тупике перед тайной сновидений. Игра за вами, господа психологи, дверь, украшенная рогом, ведущая из бодрствования в сон, открыта для вас…

Я остановился. Наступила долгая пауза — все ждали, что я еще скажу. Профессор С. подошел ко мне и пожал мне руку. Раздались жидкие аплодисменты. В честь моего выступлением или нашего рукопожатия?

— Прошу прощения, — сказал президент, вставая, — но у нас больше нет времени на вопросы после такого выступления, на котором все мы стали свидетелями исторического примирения между двумя «топиками»[57] — нейрофизиологией и психологией… Или метапсихологией, — добавил он, делая хорошую мину. — Те из вас, кто желает задать вопросы, могут сделать это во время ланча.

Разгневанная Бьянка потащила меня подальше от буфета, где давали панетти[58] и разные сэндвичи. Мы пошли в сторону Дзаттере, стараясь поскорее сбежать от всех слушателей, тщетно пытавшихся понять причину моего «обращения». Нам даже удалось оторваться от профессора С. и моего друга Аугусто, президента, и мы устремились в лабиринты рио и каналов, чтобы, в конце концов, укрыться в маленькой траттории, откуда можно было смотреть на воды канала Джудекка, сверкавшие в лучах солнца.

— Вам заказать прошутто или моденское дзампоне?[59] — спросила Бьянка.

— Дзампоне с пивом, пожалуй.

— Профессор, что с вами, вы больны? Отчего вы вдруг забыли все то, о чем говорили на Капри и о чем писали во множестве статей? Это опасно. Многие участники записывали ваше выступление на диктофоны. Нам сейчас так мало денег достается на исследования сна, которые мы проводим в «Centro Nationale di Recherche»[60]; почти все средства идут этим психоаналитикам, психологам и даже пульмонологам для изучения храпа! Что с вами происходит?

— Уверяю вас, Бьянка, я себя отлично чувствую. Просто я осознал свои ошибки. Величие ученого, если я еще смею так себя называть, заключается в том, чтобы признавать свои ошибки, чтобы другие не сбивались на тех же тропинках или дорогах исследования.

— Но у вас ведь нет больше теории, ничего нет, остается делать только эти дурацкие подсчеты запомнившихся снов. Сосчитать количество слов. А почему не слогов? А ваше замечательное определение рефлексивного сознания во время сновидений? Вместо записи бормотания каких-то слов, выхваченных случайным образом во время сна. И наконец, если позволите, ваше выступление было каким-то бессвязным. Почему вы вдруг заговорили о каких-то пингвинах?

— Бьянка, невозможно отделить сознание от мозга!

— Но все нейрофизиологические исследования о функционировании коры, пять зрительных зон в коре, вы что, в это больше не верите?

— Это лишь ощущение, Бьянка. Это еще не восприятие. Никто не знает, как функционирует мой мозг, когда я вас узнаю и нахожу очаровательной!

— А как вам вкус дзампоне?

— То же самое.

— Но, в конце концов, вы же читали эту статью насчет обучения иностранному языку. С помощью магниторезонансной или позитронной томографии удалось наблюдать при этом увеличение активности определенных корковых полей!

— Все это вздор, моя дорогая Бьянка, с помощью статистической обработки исходных данных можно получить все что угодно. И потом, это не ново! Еще Бруссе в 1831 году с помощью весьма совершенного краниометра измерил свой череп до и четыре года спустя своего избрания в Академию нравственных и политических наук. Все это время он занимался интенсивной умственной деятельностью. И вот он заключил, что его «метафизический бугор» (по френологии Галля) вырос на целых три миллиметра!

— Вы стали идеалистом. Эмерджентное сознание и душа! Это же возврат на пятьдесят лет назад!

— Пятьдесят лет! Это как раз то время, которое я потерял на поиски центра сновидений, моя дорогая Бьянка. Я получил только один результат. Нет никакого «центра сновидений». Нет такого топика, таков печальный топик! — добавил я, вспомнив заключительное слово президента Аугусто.

Бьянка не поняла игры слов.

— Ладно, нет центра, но ведь есть нервная сеть, — сказала она.

— Концепция сети — это концепция трусов или лифчика, чтобы скрыть идею центра, которая так же непристойна, как голый пупок.

Мне ужасно захотелось рассказать ей о марше «микрофрейдиков» вокруг ее пупка, пупка онейрического, но я не посмел.

— Итак, вы отказались от своей концепции программирования. Вам не осталось ничего!

— Это она от меня отказалась! Теперь я в Венеции и хочу жить, как венецианец, с прекрасной туринкой, как вы! Я лучше пойду картины смотреть, чем далее заниматься этой болтовней с римскими психологами. Не хотите ли вы, моя дорогая Бьянка, пойти со мной прямо сейчас на художественную выставку в Палаццо Грасси?

— Лучше вечером. Я должна вернуться на конгресс. Там будет очень важный доклад одного знаменитого микропсихоаналитика из Турина. Я обещала ему прийти послушать. Уверена, что он будет крайне польщен, если вы тоже придете.

— А о чем он будет говорить?

— О сисмическом сне[61]. Эта концепция вошла в моду в микропсихоанализе.

— Ладно, пойду послушаю, но потом мы вместе пойдем на выставку. Решено. Не будем больше говорить ни о науке, ни о псевдонауке, только об искусстве. Договорились? Кстати, чтобы покончить с этим, кто этот тип, который задавал вопросы насчет моей теории? Бьюсь об заклад, что он не итальянец. Мне показалось, что у него немецкий акцент. Я не смог его разглядеть.