Шок и трепет. Война в Ираке - Лойко Сергей Леонидович

Каждая семья получила в прошлом месяце продпаек: рис, растительное масло, сахар, муку и т. д. — на четыре месяца вперед на случай войны.

На прошлой неделе начался первый месяц мусульманского календаря Муххарам, все готовятся к Ашуре — дню памяти мученика Хусейна, внука пророка Магомета. Тысячи мужчин и одетых в черное женщин с детьми на руках заполняют внутренний двор мечети Имам Эль-Кадум на севере Багдада. Герой Хусейн погиб сотни лет назад вместе со своими верными воинами в неравной битве с превосходящим их в тысячи раз противником.

Мужчины заходят внутрь мечети. Женщины сидят небольшими черными группками на каменной площади вокруг. Может быть, они уже скорбят по будущим безвинным жертвам… Неподвижные черные фигурки с сонными младенцами на руках. Никакой паники. Скорбь.

6 часов утра. Я бегу, нарезая скучные круги, пытаясь не задремать, по безлюдной, прохладной палубе спящего, но не прекращающего своего движения «Титаника». «Титаник» медленно выплывает из черной, как нефть, арабской ночи и устремляется к горизонту, где под холодным утренним солнцем покачивается на зыбучем песке безжалостный айсберг в маскхалате цвета хаки.

«Ах ты палуба — палуба, ты меня раскачай, и печаль мою, палуба, расколи о причал».

Из дневника

Сегодня, в понедельник, закрылись школы, институты. Закрылись банки и прочие госучреждения. У всех каникулы и отпуска неопределенной продолжительности. Многие, у кого есть возможность, отправляют своих жен и детей за город, к родственникам в деревню. В Багдаде уже никто не верит, что войну можно остановить.

Кто только ни приезжал в Багдад за последние дни. Из наших: Примаков, Селезнев, Зюганов. И даже Анпилов с Епископом Магаданским. Примаков говорил с Хусейном полчаса. Селезнев — час. Зюганов — три часа. Из достоверных источников известно, что Примаков предложил Хусейну покинуть Ирак под гарантии безопасности. Толку никакого. Хусейн хочет войны. Он знает что-то такое, чего не знаем мы.

Звонят из российского посольства, говорят, что во вторник, в два часа дня, улетает последний самолет на Москву. Всем журналистам настоятельно рекомендовано покинуть Ирак. Наши телевизионщики долго совещаются между собой. Если уезжать, то всем вместе. Долгие переговоры с Москвой по спутниковым телефонам, прямо здесь, на улице, у входа в Мининфо. Вроде бы достигают консенсуса, что надо уезжать. Но в последний момент один из центральных каналов решает оставить свою группу. В результате остаются все.

«Конечно, по-хорошему, надо уезжать, — угрюмо говорит один наш телекорреспондент. — Но наши основные конкуренты остаются. Если я уеду, мне, конечно, слова не скажут, но на карьере можно поставить крест. Все будут помнить, что я уехал, а N. остался. А вообще, это, конечно, полный п-ц. Всем нам п-ц».

С этими проникновенными словами он пошел делать бодрый антиамериканский стэнд-ап на крышу пристройки второго этажа министерства, откуда торчит куча спутниковых тарелок, как из огромной посудомоечной машины.

Ходят упорные слухи, что министерство разбомбят в первый же день. Слухи эти распускают американцы. Значит, это почти правда. Их обо всех рисках предупреждают источники из Пентагона.

В другой нашей телевизионной группе бунт на корабле. Журналист решает остаться, а оператор и звукооператор решают уезжать. Самый страшный индикатор — это то, что Бруно из EBU (Европейская трансляционная компания) сворачивает свои пожитки, антенны и оборудование. Бруно говорит на всех языках мира, он был на всех войнах за последние двадцать лет и знает что делает.

Наступает момент истины. Момент больших решений для многих из нас. Уезжает больше половины журналистского корпуса.

Я пытаюсь подойти к проблеме разумно и не поддаваться панике, но, когда все вокруг тебя бегут, становится не по себе. Разговариваю с Юрой. Сходимся в том, что мы приехали сюда именно на войну. Иначе зачем вообще было ехать. Мы остаемся.

Поговорил с одним из ужасных бородачей, что остановились в нашей гостинице и наводят на всех ужас. Умед Эль-Уад (26 лет) приехал из Иордании. Он не скрывает, что будет воевать за дело ислама.

«Багдад — это последний бастион борьбы с американским империализмом. Здесь будет решающая битва. Мы умрем или победим», — говорит Умед на хорошем английском языке.

О Господи, опять эта готовность умереть. Она меня просто достала. Хотя если так много людей вокруг меня готовится умереть, мои шансы на выживание должны непременно расти.

Умед говорит, что он и его друг будут жить в гостинице, пока им не определят место в армии, и тогда они уедут на войну.

Звоню своему человеку в инспекции ООН. Он сейчас в Мосуле. На севере. Он говорит, все ооновцы покинут Ирак не позднее вторника. Во вторник будет последний ооновский рейс из Багдада на Кипр. Сказал, что похлопочет за меня. Не надо, говорю, уже похлопотали.

Все. ООН в Ираке больше нет.

В голове шумят басы: «Вставай, страна огромная…»

Буш дал Саддаму 48 часов, чтобы тот сложил свои полномочия и покинул Ирак. 250 000 тысяч американских и английских солдат находятся на южных и западных границах Ирака.

На крышах зданий в Багдаде появляются пулеметы и орудия ПВО. Магазины почти все закрылись. Неделю назад доллар стоил 2300 динаров. Теперь 3000. Но обменники почти все закрыты.

Открыто несколько магазинов, где продаются сумки и чемоданы. Идет бойкая торговля. Чем больше размер, тем быстрее покупают.

В Багдаде на автозаправках гигантские очереди. Если бы у нас была такая цена на бензин — 1 (один!) доллар 100 литров — очереди тоже были бы не меньше. Но здесь причина другая — война на пороге. Надо запастись бензином, чтобы хватило до сирийской или иорданской границы, на всякий случай. Из-за этого на многих улицах (где есть автозаправки) пробки в любое время дня.

Саддам Хусейн появился в телевизоре в военной форме и отверг ультиматум Буша.

Министр иностранных дел Наджи Сабри дал пресс-конференцию и в свою очередь потребовал отставки Буша и Блэра. Наджи Сабри: «Это мистер Буш должен уехать в ссылку. Он представляет угрозу всему миру».

Министр не жалел эпитетов для Буша и Блэра. Самыми безобидными выражениями были «лжецы и военные преступники».

Сотни журналистов покидают Багдад. Один мой знакомый, очень амбициозный западный журналист, который так рвался сюда, находится в истерике. Эта война должна была стать его звездным часом. С его талантом и напором Пулитцер был ему обеспечен. Но он вдруг сломался.

«Я не могу спать. Я не могу ни о чем думать, кроме своих детей. Я не могу, не могу, не могу!» — кричит он. Бросает все и уезжает, оставив мне ключи от своей комнаты. Он не знает, успеет ли он доехать до Амана (900 км), до того как упадут бомбы.

Да, в какой-то момент становится опасней уезжать, чем оставаться. Тут надо ловить момент.

Я отдам его номер переводчику, и тот всегда будет под рукой.

Открываю его номер. На полу валяются различные приспособления, помогающие выжить при любой катастрофе, и толстенный учебник на английском, где для идиотов объясняют, как выжить во время войн и катаклизмов, ядерных и химических атак. Я знаю, что он прошел целый специальный курс выживания. Он был просто профи. Занимался йогой каждое утро.

Листаю учебник. Останавливаю взгляд на оглавлении. Раздел «Критические ситуации». Смерть коллеги. Самоубийство коллеги. И т. д. Да уж. Тут одно оглавление может довести человека до истерики.

Ладно, чукча не читатель, чукча писатель. Бросаю искусство выживать в мусорное ведро, упаковываю его фантастически легкий и удобный химический костюм в пакет, валяющийся неподалеку, и вешаю его на крючок рядом с дверью, чтоб был под рукой. Вот теперь у меня есть костюм, в котором можно и нужно выживать, а не только ползти на кладбище или весной рыбу ловить.

Звоню жене и говорю, что опоздал на самолет. Она всхлипывает в трубку. Я рассказываю ей историю про конную статую маршала Сталина. Начинает смеяться сквозь слезы. Звоню сыну. Ему 23 года. У него дрожит голос. Он просит, чтобы я уехал. Я объясняю ему, что уже поздно, самолет улетел и поезд ушел, и прошу его позвонить маме. Звоню на «Эхо», делаю бойкий, проникнутый здоровым оптимизмом репортаж о том, как Багдад может вскорости превратиться в Сталинград и что все здесь хотят умереть как можно скорее. Проглатываю стакан виски и берусь за перо.