Шок и трепет. Война в Ираке - Лойко Сергей Леонидович

Живой щит англичанин Эрик Ливай (75 лет) сказал: «Эти люди (Кен и несколько других. — С.Л.) хотели быть живыми щитами в школах и больницах, но иракцы тактично им намекнули, что школы и больницы никто не будет бомбить и что надо быть живыми щитами в более важных местах. Ну они обиделись и уехали».

Короче, Кен исчез без следа на несколько дней и потом материализовался в Амане, Иордания. Миссия закончилась.

В городе в целом никакой паники нет. Вечерами на главных улицах толпы людей. Играет музыка. Кафе и курильни полны молодежи.

Глава 6

Титаник

Багдад. Вечер…

Улица Эль-Харфия в центре города в обычный будничный вечер играет и переливается огнями, как Тверская на Рождество. Молодежь, развалясь на уютных диванчиках одного из безалкогольных баров, смотрит MTV. Похоже, что им нет никакого дела до того, что завтра на город могут посыпаться американские бомбы и ракеты.

Повсюду толпы веселых и смеющихся людей. Оркестр и барабаны извещают о чьей-то свадьбе.

Это не Багдад накануне войны, это скорее «Титаник» накануне крушения. Но только все эти счастливые пассажиры уже посмотрели фильм и должны знать финал.

«Это выше моего понимания, — удивляется английский радиорепортер Ричард Энгл. — В любом европейском или американском городе в ситуации объявленной и надвигающейся катастрофы люди должны были бы носиться как очумелые, сметать все с полок магазинов, обивать пороги страховых компаний, продавать акции, дома, машины, рыть бомбоубежища, наспех составлять завещания, бежать из города куда глаза глядят, подхватив под мышки детей, кошек, собак…»

«Может быть, люди в Багдаде, привыкшие к бомбежкам и обстрелам за последние 12 лет, просто не представляют себе, что сейчас их ждет совершенно другая война? — задается вопросом покидающий Багдад европейский дипломат. — До сих пор они видели и слышали только бомбы и ракеты. Теперь им в скором времени предстоит увидеть американские танки и морскую пехоту на улицах их родного города. Они к этому не готовы. Они не могут в это поверить».

Нет, не могут. И багдадский «Титаник» плывет своим курсом. И американский «айсберг» примеряет песочного цвета камуфляж.

Багдад. Утро…

Утром мало что меняется. Аккуратно одетые мальчики и девочки спешат в свои раздельные школы. Потоки машин и автобусов развозят людей на работу. Одетые в черные чадры нищенки рассаживаются, обнимая летаргически спящих чад, у своих дежурных помоек.

Магазины открываются вовремя. В родильных домах пытаются перекричать друг друга новые роженицы и новые младенцы. Все на своих местах и при деле. И только журналисты носятся по городу в поисках паники, которую они с успехом сеют в своих собственным рядах.

Журналисты уже четыре месяца находятся в ожидании почти неизбежной войны, когда они наконец смогут, напялив бронежилеты и каски, выйти в прямой эфир на фоне горящего нефтеперегонного завода или разрушенной электростанции. А пока что они вынуждены обивать пороги Министерства информации, обмениваться слухами, высасывать из пальца сюжеты, следить за тем, в какой гостинице сегодня обосновалась CNN, дабы понять, где надо оказаться в нужный момент.

Им приходится довольствоваться однообразными пресс-конференциями официальных лиц, не менее унылыми ооновскими брифингами и хаотичной деятельностью разнообразных борцов за мир, начиная с движения живых щитов и заканчивая буддистскими монахами из российской и украинской глубинки, которые совершают марш мира по пустынным просторам Ирака.

Все это перемежается регулярными выступлениями местных женщин и представителей рабочего класса, сжигающих бесчисленное множество американских и израильских флагов под кричалки: «Саддам, мы отдадим свою кровь за тебя!»

Из подслушанного на пороге гостиницы разговора коллег. «Куда сейчас?» — «Да там возле ООН какие-то типа хиппи, или дети, или еще кто. Ну типа протест». — «Да ну их. Надоели». — «Ну а что еще делать — опять в номер, водку пить?»

Никто из нас, журналистов, не хочет этой войны, и в то же время мы ждем ее, как, может быть, еще ничего не ждали в своей жизни. Мы кажемся единственными, кто в этом городе серьезно готовится к ней.

Покупаем продукты, питьевую воду в гигантских количествах, а также фонарики, батарейки, консервы, сухари, генераторы, канистры с бензином. Сотни номеров во всех гостиницах завалены провизией и предметами выживания, словно мы готовимся к чему-то не менее страшному, чем ленинградская блокада.

Один из нас перекрасил хорошую, легкую и надежную, но опасно зеленую каску в черный цвет. Ему говорят: «В сумерках примут за темно-зеленую (армейскую), и тебе крышка». Он перекрасил ее в небесно-голубой цвет. Доволен страшно. Ему говорят: «Ты что! Иракцы ненавидят ооновцев. Тебя в ней точно пристрелят». Он не сдается — перекрашивает в белый, а для пущей гарантии сбоку пририсовывает вечным маркером красный крестик. Ему опять: «Где твоя журналистская этика? Кого-нибудь рядом ранят. На тебя надежда. А ты…» В общем, он плюнул. Бросил каску в угол и вернулся в стаю. Без каски.

И все же если при дневном свете вглядеться в «глаза» города и прислушаться к его «сердцу», можно заметить, что какие-то приготовления к войне все-таки идут не только в журналистской среде. На улицах в самых неожиданных местах появились П-образные брустверы из мешков с песком — то ли для того, чтобы прятаться от бомбежек, то ли чтобы отстреливаться.

На окраине рабочего района Хель Эль-Амель, на юго-западе Багдада, группа мужчин во главе с высоким седым партийцем в характерной военной форме без погон без особого рвения роют небольшой окоп и набивают сухой, жесткой земляной крошкой мешки из-под муки. Рядом около ста мальчишек на длинном-предлинном пустыре, между ровными рядами одноэтажных домов и дорогой, гоняют мяч на полуденной жаре. Завидев журналиста, партиец тоже берется за лопату, и труд вдруг приобретает темпы, близкие к ударным.

«Партия сказала нам выкопать здесь 10 таких окопов, на четыре человека каждый, через каждые двести метров, — отчитывается местный партийный активист Аббас Хамза. — И вот мы копаем. Будем копать день и ночь. Здесь жители будут защищать свой район от врага. Мы всем им выдадим автоматы и патроны, когда придет время».

Бывший известный профессиональный футболист, а теперь владелец лавки серебряной утвари на рынке «Сук Эль-Сарай» Халед Хади уверен, что это ужасное время придет в ближайшие дни. Он деловито укладывает в картонные коробки серебряные изделия: чаши, блюда, кубки, сервизы. «Я боюсь не столько бомбежек, сколько Али-Бабы. В 91-м я уже имел горький опыт. Оставил магазин на время бомбежки. Вернулся — все заалибабабили. Теперь отвезу все это домой. А сам пойду на войну».

Явно не собирается воевать бывший работник одного госучреждения. Его недавно уволили по подозрению в коррупции, и имя его не следует называть по известным причинам. Он уже отправил семью в Сирию по паспортам, которые, как он говорит, купил за 200 долларов каждый. Сейчас он ждет, когда ему тоже сделают паспорт, чтобы он успел выехать до войны. Боится, что не успеет.

«Если бесплатно, то можно месяцами ждать, когда тебе выпишут паспорт, — говорит он, кашляя и настороженно озираясь вокруг. — Это хорошо, что меня сейчас выгнали. После войны вернусь, еще лучше работу в новом правительстве получу».

Народ потихоньку выезжает в Сирию и Иорданию. Но пока это только единицы. Они говорят, что едут отдыхать или работать. Массового бегства не наблюдается.

Продавцы многочисленных, но ввиду санкций плохо укомплектованных аптек рассказывают, что народ активно скупает впрок самые дешевые лекарства, в основном антибиотики и антисептики. Но опять же особого паломничества в аптеки не наблюдается. В продовольственных магазинах тоже не видно наплыва покупателей. За хозяйственным мылом, как в сцене начала войны в знаменитом «Иване Чонкине», никто не давится. Во-первых, конечно, у народа туго с деньгами. Во-вторых, что очень важно, в Ираке, даже по признанию международных гуманитарных организаций, существует одна из самых эффективных в мире систем распределения продовольствия.