Крымскй щит - Юрий Иваниченко

Сергей замер.

С шуршанием ползущего щебня напротив расщелины остановился, съехав откуда-то сверху, солдат с пшеничными растрёпанными волосами; запрокинув голову набок, он уставился на Сергея карими глазами, невольно заставив его, безоружного… — в нагане за поясом тренчика не было ни патрона — отпрянуть.

Но в следующую секунду Хачариди сообразил: в глазах цвета древесной смолы он и отражается, как увязнувшее в ней насекомое, — никак, то есть бессмысленно и мёртво. Мёртвые глаза у парня, незрячие.

В мундире коричневатого «горного» цвета с накладными карманами и двумя алюминиевыми звёздочками на петлицах[3] — вроде как офицер или унтер, но при этом, с русской непритязательностью, в солдатских обмотках и ботинках.

«Наверное, это и впрямь те самые словаки, которых пока что никто в деле не видел…» — хмыкнул Сергей.

Будто в подтверждение его мыслей, следом за убитым съехала каска — с шестиконечным крестом на коричневом боку, и незнакомой конструкции пулемёт с пеналом магазина, воткнутым в ствольную коробку сверху, сразу за ручкой для переноски. Сошки пулемёта охватывала ременная петля от кожаной сумки, пробитой на углах клёпками.

«Смотри-ка ты, весь комплект… — удовлетворенно подумал Сергей. — Наверняка, магазины и принадлежности».

Он потянулся к выходу — если протянуть руку, то ремень можно ухватить, а с ним и пулемёт, а с пулемётом будет куда как уютнее…

Но тут чья-то тень вдруг затмила узкий выход расщелины, и подошва ботинка больно притиснула руку Сергея к камням. Он вскрикнул не столько от боли, сколько от досады и злости:

— Сука!

«Неужели плен?!»

— Э… сам ты сука?! — насмешливо-удивлённо отозвался тот и убрал ботинок с его руки.

Сергей едва разглядел через навернувшиеся слезы размытый, но всё равно безошибочно знакомый контур красноармейца, — мешковатые штаны с кавалерийским профилем, зауженные обмотками, топорщившаяся из-под ремня гимнастерка, сбитая набок пилотка…

— А ты куда делся, Султан? Сдрейфил, что ли… — мимоходом поинтересовался Сергей, пока вместе с татарином они выбрасывали наружу колотые бурые камни.

— Зачем такое говоришь? — обидчиво возразил Алимов, однако спустя минуту усердного сопения добавил, отводя глаза в сторону. — Было немного. Когда увидел, что прямо в «гнезде» немецкая граната взорвалась, подумал: всё… Что мне тут одному делать? Пойду своих догонять…

— Не в «гнезде» взорвалась, Султан, рядом… — покачал головой Сергей, — Карцев ещё живой оставался…

— Э-э… Так поэтому я и вернулся, Серега-джан! — пылко ударил себя в тщедушную грудь татарин. — Только отошёл чуть-чуть в лес, слышу — опять стреляют?! Я сразу, — мать их туда-сюда… надо назад идти! И пошёл…

— Мать их туда… — кивнул Сергей, — …сюда. По крайней мере честно… А этих ты где нашёл?

Сергей мотнул головой на пару гражданских, с трехлинейками наизготовку мужиков, что, укрывшись за сползшими с горы валунами, приглядывали за дорогой. Одинаково бородатых и в одинаковых ватниках.

— А это партизаны… — мельком оглянулся Алимов. — Они тоже сюда шли. Говорят, они уже не в первый раз так нашим отступающим помогают, а кого и в отряд берут, кто от части отбился…

— Только немцы пришли, уже и партизаны? — недоверчивым шёпотом уточнил Сергей.

— А чего тут такого?.. — пожал плечами Алимов. — Если полицаи, как вши, — с утра нет, а вечером полно, то почему бы и партизанам так…

Сергей невольно улыбнулся:

— Как ты до сих пор в Особый отдел не попал, Султан… — он пожал плечами, — …за свою восточную изысканность речей и меткость сравнений — ума не приложу…

— А они не меня ищут… — фыркнул Алимов.

— Это как?..

— Они говорят: «Кто сказал?» Им говорят: «Султан сказал!» Они плюют и уходят. А я ведь не Султан…

— А кто же ты? — вскинул бровью Сергей.

— Салтан я, понимаешь, Салтан…

— Хрен редьки не слаще. Помогай… — ухватившись за ремень на поясе татарина, Сергей вырвал одну ногу из завала и вдруг вскрикнул: — Ах ты, мать твою!..

— Что такое, Серёга-джан?! — всполошился Алимов. — Чего мою мать?

Хачариди, мучительно морщась, осматривал окровавленную обмотку.

— Чёрт, хорошо, если зашиб только, а не ело-мал…

— Ничего… — присел рядом на корточки «Султан-Салтан». — Если не сможешь идти, к партизанам на базу снесём, у них там санчасть своя. Ребята помогут. А там, как очухаешься, сами в Севастополь проберемся…

— Дай Бог… — перевёл дух Серега. — Тащи вторую ногу, я упереться не могу… Легче ты, шайтан!

В ту зиму было много снега. Мне больше всего запомнилось, как мы ходили в дальний дозор — тебя тогда с нами не было, — и перед страшной ночной метелью к нам в каменную нишу под отрогом Чатырдага прибилось маленькое стадо оленей. И мы грели друг дружку всю ночь, а когда утром утихло, олени ушли. Все ушли. Ни у кого из наших рука не поднялась.

А скоро, ранней весной, случилось то, что ни ты не забывал, ни мы все никогда не забудем…

Подмостье — не замостье

— Хорошо бы, да вот не получится, — бросил Фёдор Фёдорович и даже прихлопнул ладонью по карте.

— Та це ж чому? — прогудел комиссар вроде бы спокойно, да вот только чистый украинский был отчётливым свидетельством его крайнего волнения.

Тарас Иванович в обычном состоянии говорил преимущественно по-русски, хотя конечно же с густым южнорусским акцентом, и вворачивал украинские слова, казалось, больше для колорита, чем из невозможности подобрать соответствующий эквивалент. Но чем больше волновался, тем сильнее пробивалась родная «мова» — и так до чистой, не всем из невольного интернационала, собранного в партизанском отряде, и понятной.

— Да потому что без шума мы эти заслоны не пройдем.

Будто в косвенное подтверждение слов Беседина с характерным, словно волнами накатывающим гулом над верхушками деревьев пронёсся «хейнкель» второй бомбардировочной волны и через пять-шесть секунд, перекрывая нестройные пулеметные очереди, почти слитно ахнули бомбовые разрывы.

— А оставаться здесь никак нельзя, — подал голос Ковригин. — Вычислили, сволочи.

Командир и комиссар только молча уставились на главного виновника раскрытия местонахождения партизанской базы.

Конечно, начштаба ни сном ни духом не хотел нанести никакого ущерба отряду. Намерения у него были самые что ни есть благие — чуточку облегчить работу «госпиталя» (громкое название касалось фельдшера, медсестры, трёх больных и двух раненых, которые не успели ещё оправиться после варварской, но эффективной операции по извлечению осколков), и жизнь бойцам, мокнущим в полушалашах-полуземлянках. Пять шёлковых парашютов, которые свалились с неба чуть ли не на голову разведгруппе Марченко, могли бы стать замечательной защитой от ветра, дождя и пронзительного ночного холода, от которого толком не спасали потайные костерки. Потому Ковригин, едва увидев эти неповреждённые трофеи, аккуратно освобождённые марченковыми орлами от вредного довеска: троих ищеек — румынского лейтенанта и двух капралов, и довеска полезного — их рации, оружия, амуниции, да ещё и солидного сухого пайка, — распорядился укутать парашютным шёлком шалаши. Тепло, ни ветер, ни дождь не прошибёт.

Дело шло к ночи, уже практически смерклось, и всем, кому повезло ночевать под белыми куполами, снились спокойные сны, не прерываемые ни холодом, ни жаром припалённой одежды, ни командами дежурного «повернулись!» — чтоб согревались и мёрзли другие бока, соответственно.

Утром на основную базу пришел, сменившись с дальнего секрета, Сергей Хачариди со своими верными пацанами, Володькой и Айдером, и заорал, едва глянув на Ковригинскую «красоту»:

— Вы что, совсем охренели? — и, бросив прямо на траву свою «шкоду», на ходу выхватывая тесак, бросился рубить сосновые ветки и забрасывать их на белый шёлк.

Володя и Айдер, не ожидая команды, стали делать то же.

Через пять минут недоумённых выкриков и всё более уверенной командирской матерщины палатки маскировали уже два десятка человек, и справились бы за считанные минуты.

Но этих самых считанных минут военная судьба им и не отпустила.

По самой кромке облаков и явно вне досягаемости ружейного и пулемётного огня проплыла, подвывая французскими моторами, ненавистная двухбалочная «рама» — самолёт-разведчик, совсем не случайно прозванный самими немцами «Небесный глаз».

Разведчик не изменил курс и не снизил скорость, даже отказал себе в удовольствии прочесать неподвижную и беззащитную цель из своих МГ-51, но все знали: не позже чем через пару-тройку минут глазастый фриц передаст на свой аэродром точные, безукоризненно точные координаты доселе неуловимого партизанского лагеря. А там заработает отлаженная военная машина: через полчаса налетят бомбардировщики, через пару часов будут усилены все заслоны и выставлены новые, перекрывая все известные дороги и тропы, загудят тяжёлые грузовики и бронетранспортеры, доставляя к месту развертывания — в двух километрах от лагеря, где просёлок от Сары-таша окончательно превращается в тропу — первые роты карателей.