Лаборатория - Мила Светлова

Характер наших бесед тоже изменился. Как и прежде в основном говорила я, но Сол выбирал темы, которые вызывали у меня исключительно отрицательные эмоции. На мое нежелание вести подобные разговоры он не обращал никакого внимания, своими вопросами и замечаниями намеренно раздражая и зля меня.

Самое обидное было то, что начальство, на просьбы освободить меня от этой повинности, всегда отвечало отказом, ссылаясь на туманный приказ сверху и на то, что Сол — это находка для науки и я, беседуя с ним, помогаю изучать его феномен. Ведь у нас интересы науки стоят выше интересов личности!

— Стойте! — воскликнул я, внезапно прерывая свои излияния. — Персефона!

— Что Персефона? — спросил следователь.

— Мой папа в своем послании Нортону называет меня Персефоной. Он также признается, что копался в больничном деле Нортона. И папа, даю голову на отсечение, слышал одну из наших дискуссий с Нортоном в лечебнице, после неудачного побега. Эта дискуссия была посвящена прозвищам.

— Прозвищам? — переспросил Ангел.

— Да, прозвищам, — буркнула я, помрачнев. — И я, кажется, знаю пароль во дворец.

— Пожалуйста, объясните.

— Какое прозвище выбрала бы ты для себя, Мэй? — спросил меня однажды мой пациент-арестант.

— Никакого, ненавижу прозвища, с тех пор как впервые дали прозвище тебе.

— Что ты имеешь в виду?

— Тебя тогда прозвали Гуччо, помнишь?

— Один ноль в твою пользу, — процедил мой собеседник, слегка побледнев. — Но какое это имеет отношение к тебе?

— Мне тогда показалось это очень несправедливым.

— Расскажи мне, пожалуйста, как это было.

— Это неприятно и напоминает мне другие события в школе.

— О них мы еще поговорим. Сейчас меня интересует, что ты тогда ощущала.

Я рассказала ему о том, как острое чувство жалости и обиды буквально пронзили меня, когда новенький, никому ничего плохого не сделавший, был окружен ухмыляющимися шалопаями, готовыми устроить какую-нибудь гадость беззащитному человеку. Сол слушал меня с закрытыми глазами. Когда я закончила, он тихо сказал:

— Ты забыла про укольчик…

Я устало покачала головой.

— Господи, Сол, какой еще укольчик?

— Совести. Этакая мыслишка о том, что с несправедливостью следовало бы и побороться. Так человек, увидев голодного и холодного котенка, остановится, скажет «ах, бедненький», и, поколебавшись, пойдет дальше, потому что ему некогда. Ему будет немного стыдно, что он не помог слабому существу, но это быстро проходит. Так какое прозвище ты выбрала бы для себя?

Я пожала плечами.

— Ну, хорошо, выбери персонаж из древнегреческой мифологии, наиболее описывающий лично тебя.

— Я не знаю…

— Ты скромничаешь, Мэй. Даже для такой невзрачной личности как ты (заметь, это ты считаешь так, а не я) можно найти подходящего героя. Греческая мифология тем и универсальна, что любая жизненная ситуация уже там описана. Надо только уметь проводить параллели.

— Да пошел ты, — меня больше задело не то, что он назвал меня невзрачной личностью, а то, что он угадал мое мнение о себе самой. И как это у него получается? Он что, мысли умеет читать?

— Да, ладно, не обижайся. Тебя злит, что я тебя насквозь вижу. Ну хорошо, я тебе сам найду твоего героя, точнее героиню. Что ты скажешь о Персефоне?

— Персефона? Прекрасная девушка, в которую влюбился сам Аид, бог смерти и ужаса, доказательство того, что любовь побеждает даже смерть. Ты льстишь мне, Сол.

Сол рассмеялся.

— Браво, Мэй! Только что, ты считала себя невзрачной личностью, а через секунду уже надеешься, что тебя можно сравнить с неотразимой богиней. Вот она женская непоследовательность. На Персефону можно посмотреть и с другой стороны. Персонаж, не решающий свою судьбу. Чтобы Аид вернулся к своим прямым обязанностям и люди продолжали умирать, боги продали ее в рабство, не считаясь абсолютно с ее желаниями. Мы о ней ничего не знаем, кроме того что она была прекрасна, качество не описывающее ее как личность. Но ее личность не имеет никакого значения, потому что она беспрекословно подчинилась воли богам и теперь вынуждена проводить свою жизнь в самом мрачном и печальном месте, рядом с самым отвратительным богом. Человек, беспрекословно подчиняющийся обстоятельствам — не интересен, поэтому она — только жена Аида и ничего более.

— Значит, ты считаешь, что я не решаю свою судьбу! — воскликнула я.

— Так точно. Ты подчиняешься обстоятельствам, потому что так легче всего. Легче всего утверждать, что ничего тебя не касается. Персефона, наверное, тоже так говорила, чтобы не сойти с ума в царстве теней.

— Это не твое дело, — пробормотала я.

— Но Персефона каждый год на короткий срок возвращалась к жизни. А ты Мэй, когда ты живешь?

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.

— И как это связано с пропуском во дворец? — осведомился Черный Ангел.

— В своем воззвании к Прометею, папа говорит: верни Персефону ее отцу, Кефею. Согласно древнегреческому мифу, Кефей — отец, теряющий дочь. Он и был изображен безутешным стариком, рядом с прикованной к скале дочкой, которую вот‑вот сожрет огромный дракон. Дальше. Месяц весны — май — моё имя на английском языке. Строфы про бабочку… Кроме того, что это перефраз моего любимого хокку про сон или явь, это ещё и прямой вопрос: жива или мертва. Ведь именно это интересует большего всего на свете несчастного отца. Эта загадка про меня, значит правильный ответ — Мэй.

— Мы это проверим, — мой собеседник дотронулся до Ключа, что‑то пробормотал и снова уставился на меня. — Все ваши логические построения достаточно сложны. Как вы думаете, кто‑то кроме вас способен разгадать эти загадки?

— Вы хотите узнать, по зубам ли они Нортону? Определенно. Во‑первых, Сол — блестящий эрудит в области античной мифологии. Папа мог в этом убедиться, прослушав записи наших с Солом бесед в больнице. Во‑вторых, Сол — чертовски умен, и мой отец знает это, потому что Сол был его студентом. Ну а в‑третьих, скорее всего папа надеялся, что позарившись на тайну Зевса и услуги самого Истона Линда, Прометей расшибется в лепёшку, но найдет пропавшую дочку и заодно воспользуется её помощью в деле паролей. Отсюда и нелицеприятные эпитеты в адрес Прометея. Лучший способ заставить оппонента принять вызов — это прилюдно оскорбить его.

— Хорошо. Давайте вернемся к тому времени, когда Сол был заключенным в психиатрической лечебнице. Вы провели в тесном общении с ним около 2.5 лет. Что он рассказывал вам о себе? Нас чрезвычайно интересует, все, что касается движения Лиэй, его активистов, его целей. Какие планы на будущее были у Нортона? Что он собирался делать после освобождения?