Модельерша - Мария Бушуева

— Ой! — Наталья поискала сначала в одном кармане своего пальто, потом в другом. — Так и знала, что потеряю! Heт, вот они! — Она извлекла абонементные талончики из перчатки. — Такая растеряша я, кошмар, могу положить карандаш в книгу вместо закладки, а книгу, из-за чего-то более важного или интересного, отложить, поставить обратно на полку и забыть, месяца три пройдет, достаю вновь — ура, мой любимый карандаш нашелся! но прочитанные страницы стерлись из памяти намертво.

— А зонтик ты никогда не забываешь! — сказала я. Начался дождь, и она достала его из сумочки.

— Осенний вечер был, под шум дождя печальный решал все тот же я мучительный вопрос, — пробормотала она, поглядывая рассеянно по сторонам.

Разбегались по домам редкие прохожие.

…Позвонила мне Иришка. Она только что возвратилась из санатория. После родов у нее болело бедро — сказался хронический подвывих.

— Ольга, ты угоришь, — ликовала она, — у меня подвывих бедра, а Шурик тут, оказывается, без меня руку сломал! — Совпадение, видимо, ее страшно забавляло. — А Лялька-то, наша толстая кобыла, представляешь, что с ней случилось?!

— Сломала ногу, — мрачно пошутила я.

— Тьфу, не дай бог. Она, — Иришка выдержала значительную паузу, — она замуж выходит.

— Лялька?! Ты не ошиблась?! Может, Ната…

— Лялька, Лялька, и ты знаешь за кого? Ты сдохнешь!

— Ты же не сдохла.

— За директора завода! Во как! Не хухры-мухры. Он — вдовец! Он не только директор, но уже и собственник, у него акции! И у него была такая же точно матрешка!

— Но где Лялька его откопала? В президиуме среди депутатов?

— Где, где, — Ирка вдруг заорала. — А-а-а! — И бросила трубку.

Господи, и сестра у меня невротичка, а может, и шизофреничка.

Через минуту она перезвонила.

— Мне показалось, она из кроватки вылезла!

— Ты что, сдурела, ей еще четырех месяцев нет, как она вылезет?

— Может, она у меня такая уникальная!

— Ну, ладно, уникальная, что там о Ляльке?

— Катька мне позвонила, в общем, идет Лялька по улице полтора месяца назад или даже недели три назад, вдруг рядом с ней притормаживает кремовое авто и высовывается из него наша Наталья, а за рулем такой симпатичный мужик, ты даже не представляешь, какой мужик, правда, я тоже не представляю, но Катька утверждает, она видела, мужик просто отпад, Наталья, значит, вся из себя такая сияющая и предлагает Ляльку подвезти, Лялька к ним плюхнулась, Наталья их по дороге познакомила, она же простодырая, уверяю тебя, она дура, настоящая дура, в облаках витает, надо же серьезно к жизни-то относиться, жизнь — это обязанность, долг, дети, деньги, а она — придурошная, она останется одна, вот увидишь!..

— Короче, Лялька умыкнула директора, так?

— Как миленького! Он даже пискнуть не успел! У таких простофиль всегда все из-под носа уводят, а Лялька, я всегда так считала, она толковая баба, правильно она говорила, что, выбирая мужа, выбираешь себе образ жизни, то есть — какой твой муж, такова и жизнь.

— Наталья ее, небось, подучила, сама она такую фразу никогда не выговорит, в падежах запутается!

— Кто бы кого ни научил, все — чушь! главное у Ляльки будет все, а твоя Наталья с носом! — Ирка подвела итог. — Женщина вообще должна жить с мужем, потому что одной быть, в конце концов, аморально, ты же не шлюха какая-нибудь…

— Это что, в мой огород камушек?! — Я рассердилась.

— Да нет, — Иришка примирительно подышала в трубку, — просто есть законы, обязательные для всех: выходя замуж, рожай детей и воспитывай их, коли ты бабой родилась!

Моя-то сестра и про законы рассуждает какие-то, диво-дивное!

— Что-то сомневаюсь я, что у Натальи можно кого-то увести, — сказала я, закуривая. Последнее время я тоже стала очень много курить. Ирка в ответ возмутилась, бросила мне, что в людях я ничего не понимаю. Мы остались не совсем довольны друг другом.

Но, откровенно говоря, сообщение о Ляльке вызвало у меня досаду. Надо же. Ляльке-бочке достался директор, а я втюрилась, как последняя идиотка, в охотника-психопата! У Ляльки всегда были завышенные претензии, еще ее мать мечтала быть женой генерала. Лялька сама рассказывала и фотографии демонстрировала, где та — юная брюнетка с острым взором, интереснее дочери, это правда. Да, скромные советские мечтания рашн герл! Лялькин отец, капитан, возможно, и дорос бы до военноначальника, если бы не всплыло какое-то темное пятно на биографии его отца: то ли он в плену был, то ли застрелился, не помню. Тогда ни о какой перестройке (пусть не знающие, что это было такое и с чем это ели, справятся в газетах) не было и речи, и его карьера накрылась. Лялькина мать, разумеется, его бросила. Лялька мамашу свою, кажется, ненавидела с детства — жестокая и хищная, третировала дочь, по рукам била, если она ленилась учить гаммы. Потом она нашла то ли главбуха, то ли товароведа, но тот скоренько сбежал и далеко убежал, до вечной мерзлоты. За деньгами поехал, видимо. Так что Лялька свою мать переплюнула: директор — тот же генерал, только штатский.

…Я прожила в его квартире два дня. Взбрело мне в голову как-то в выходной покататься на теплоходе. Вообще-то я — домоседка. Тот, кому нужна я, сам придет ко мне. Все, необходимое тебе в жизни, придет, а гнаться можно только за чужим. Но я чужого не люблю. Я способна любить только свое. Более того, порой мне кажется, что чужого вообще не существует, всегда случайность, повернув трубочку калейдоскопа, создаст рисунок только твоей жизни. Потому что и сама жизнь — лишь мгновенный узор из множества разноцветных шаров и кругов, и, может быть, какой-нибудь лобастый ребенок на задворках Вселенной поворачивает и поворачивает трубку, создавая в каждую новую секунду совершенно другой узор, который тут же рассыпается, перетекая из одной жизни в другую, точно песок…

Я люблю наблюдать за людьми. Что театр, придуманный человеком! Тот, кто предугадывает каждую следующую реплику героя и героини, уже не находит в нем смысла.

Иногда мне снится тот лобастый ребенок; возможно, мы связаны с ним загадочной нитью: во сне я опускаю глаза — и в тот же миг он поворачивает свою волшебную трубку.

Мне нравится одиночество. Но, конечно, мне хочется встретить человека, который любил бы в жизни то же, что и я, — то есть ее самою — от летнего дождя до голубых Гималаев. И видел смысл не в кровавом политическом балагане, не в ярмарке человеческого тщеславия, не в глупом преклонении перед желтым металлом, но в непрестанном движении, в бесконечной смене узоров и, умея читать в вечной книге человеческого духа, любил и жалел суетное, жалкое, но порой все-таки великое человеческое сердце.