Модельерша - Мария Бушуева

У Натальи, думаю, женского мало. Не умеет она намекнуть мужчине, что он ей нравится. Оттого, наверное, ее мужиков и уводят. Если она в юбке, никогда не сядет так, чтобы коленочка чуток приоткрылась, есть ведь уйма таких женских хитростей, наука соблазнения богата ими. Ну, в общем-то у нее ноги не идеальные, хуже моих, так что ей и показывать-то особенно нечего. И пуговичку даже если лишнюю на кофточке расстегнет, а там?..

— Скучаешь? — Я подсела к ней на диван, вынула из сумочки зеркальце, подправила линию своих губ — контрастней сделала. У меня между прочим, красиво очерченный рот.

Наталья, я тебя сейчас просто ненавижу.

— Скучаешь? — повторила я.

— Ностальгия.

— По Тарковскому?

— Не совсем.

Вообще, Тарковского я обожаю, не каждому он, разумеется, понятен, но блестящий режиссер. Сейчас его забывать стали. А я купила диск с его фильмами. И мы смотрели его у Игоря.

— Уехал?

— Да. — И тут я поняла, что ревную. И кучу недостатков у Натальи нахожу только поэтому. — Улетел.

— У меня ностальгия по моему тюркскому периоду, — невесело улыбнулась она. — Впрочем, Игорь, наверное, в тысячу раз интереснее.

— Он шубку мне обещал.

Черт меня дернул за язык, вдруг она решит тоже его попросить привезти и ей.

— Из песцов?

— Да.

— Тебе очень пойдет.

Нет, не попросит никогда, она — гордая. К таким на хромом баране не подъедешь.

Зазвонил телефон, она, как бы нехотя, поднялась с дивана, подошла к вишневому аппарату, встала, уперев одну руку в бедро, как чайник. Противная поза.

— Сейчас? Договорились. — Она положила трубку. — На ловца и зверь бежит, — резюмировала она разговор. — Витька в гости зовет. Поехали?

— Я не буду лишней?

— Что ты! — она рассмеялась мило и звонко, как девчонка. — Наоборот, он очень любит женские лица в большом количестве, но ты помни, у него Катька, это святое. — Она распушила волосы щеткой и потянулась. — Но он с Игорем не сравнится!

Я ни на йоту не поверила ей: ностальгия, видите ли, по какому-то периоду! Е-рун-да. Просто она расстроилась, что Игорь, улетая, ей не позвонил, она думала, раз он сватов заслал, так будет еще десять лет ей телефон обрывать. Повыкобениваться хотела. Но напала не на того! И к Витьке меня потащила специально, чтобы я переключилась. Так уж ее и волнует Катерина — это святое! — прямо! Расчет прост: я схлестнусь с Витькой, а она вернет себе Игоря…

Тогда я думала так, и у меня не было сомнений. Сейчас я не знаю, права ли я была или нет, но в том, что у Натальи была какая-то своя задумка, когда она потащила меня к Виктору, я уверена и сейчас. И, надо сказать, я и теперь не очень понимаю, что я находила в ней. Иногда я ею просто восхищаюсь до сих пор, нахлынет такое сентиментально-восторженное к ней чувство, прямо ай лав ю, сама не пойму, откуда и отчего. Но чаще она кажется мне такой, как все. И тогда я решила — такая же, как все, только глупая. С большими прострелами, как выражается моя мамашхен. Ясно как дважды два четыре.

В фотомастерской и точно сидела Катерина, ну и погодка, ворчала она, лучше бы скорее нормальная зима с морозцем, твою мать, а то развезло, не проехать, не пройти к твоей поганой конуре, скоро лодка потребуется, затопит тебя к ене-фене, все твои фотки скукожатся, крысы начнут в воде кувыркаться, если и дальше будут лить жлобские проклятые дожди.

Не затопит, бурчал Витька в бороду, авось и осень, и зиму переживем, не сахарные.

Я наблюдала за Натальей. Она как-то удивительно преобразилась: что-то беззащитное, чистое, нежное проступило в ее лице, оно показалось мне более овальным, правильным, словно лицо древней славянки, и мне стало вдруг так жаль ее и охватил страх за нее — Боже мой, совсем одна и такая беспомощная!

Нет, бабы, мать вашу за ногу, не представляете вы, как в такую хренотень в детскую кухню таскаться, продолжала жаловаться Катерина, я Витьку в коляску (сына она тоже назвала Виктором), тащу его по слякоти, он как милицейская сирена воет, ноги у меня мокрые, грудь болит. Я бы доезжала до кухни за пять минут на машине (Катька водила старенького «Жигуленка»), но что-то в его моторе сдохло…

В дверь громко постучали.

— Открой, Катерина, — буркнул Виктор, — я занят.

Он склеивал какие-то коробочки, а может, рамочки делал, кустарь-одиночка. Забавно!

В мастерскую вкатилась Лялька. В ней была какая-то разлаженность, будто все ее округлости: две гири грудей, шины бедер, колбаски ног, яблочки щек и даже колечки волос, — забежали каждая сама по себе, отталкивая и обгоняя друг друга. Позже всех вкатились двойные кругляшки ее близоруких глаз. Несмотря на обилие округлостей (а возможно, и благодаря им) Лялька мечтала выйти замуж за принца. Точнее, учитывая ее недавно отпразднованное тридцатилетие, за немолодого короля с королевством приличного достатка. А пока он не встретился, Лялька занималась с пылом и рвением общественной работой по партийной линии, выбрав, разумеерся, лидирующую партию (все немолодые короли, съязвила однажды Наталья, как правило, теперь депутаты), бегала от приятельницы к приятельнице, а сейчас вот прикруглилась к Катьке, которой шумно, как паровая машина, сочувствовала, возмущенно считая, что роковой азиат порушил Катьке жизнь.

— Бабочки, дорогие мои, — разделавшись наконец с бумажными делами, загудел Витька, — давайте-ка я вас всех сфотографирую. — Он засуетился возле аппаратуры. — Наталья, ты — амазонка, тебе бы на коне скакать, — бубнил он, — ты вперед садись, а ты, пухлая (это к Ляльке), за ней…

— У тебя все — амазонки, — буркнула Катька.

— Молчи, женщина! Я — азиат. Мои женщины должны молчать.

— Твои — и такие разные, — хохотнула Лялька.

Так мы и получились — сейчас я смотрю на снимок: вот Катька, в какой-то огромной вязаной кофте, только подчеркивающей ее худобу, с затравленным взором и сигаретой в узловатых пальцах, вот я — почему-то с вытаращенными глазами и растянутыми губами, точно у Щелкунчика, Лялька с персиками щек и пирожным, которое она, вбежав, тут же стащила у Катьки из холодильника, и Наталья, в свитерке и джинсах, хмуроватая, но с улыбкой. Сейчас, когда прошло время и ко мне слетело сентиментальное настроение, мне все на фото кажутся прекрасными. Даже я сама. Все-таки я так давно не видела Наталью, что успела о ней ужасно соскучиться, она, наверное, всякая, и добрая, и коварная, и еще тысяча определений, но, честное слово, такое теплое чувство родственности охватывает меня, вот мы все, шепчу я, почти со слезами на глазах, поверьте, мы очень милые, мы слабые и очень несчастные, нас надо любить, нас надо беречь…