Это происходит в Египте в наши дни - Мухаммед Юсуф Аль-Куайид

— Послушай, дочка, я пришел сослужить тебе службу перед лицом Аллаха. Если хоть один человек узнает, что я это сделал, я лишусь работы, а может, и жизни. Поэтому я не назову свое имя. Про деревню я сказал людям неправду. Я не из аль-Хавалида, а из Бухейры. И все это дело — дело совести.

Судфа затаила дыхание, сердце в груди почти остановилось, во рту пересохло, у корней волос выступили капельки пота.

— Что случилось?

В словах ее сквозила такая тоска, словно она прощалась с жизнью и с детьми. Соседи, оставшиеся во дворе, вздрогнули от звука ее голоса. Ни один из них не мог потом описать всю степень ужаса, который вселил в них этот голос. Они поспешили в комнату и застали там Судфу, вцепившуюся в ворот галабеи незнакомца. На мгновение все растерялись, потом кинулись высвобождать гостя из рук Судфы. Дети громко заплакали, вторя матери. Оставаться в доме было невозможно. Вышедшие на улицу встретили у двери Гульбана. Привели его, представили гостю как самого близкого друга ад-Дабиша. Гульбан пригласил гостя к себе в дом, но тот отказался, сославшись на позднее время и на долгий путь. Тогда Гульбан предложил проводить его до шоссе. По дороге незнакомец просто и коротко, без всяких околичностей рассказал ему о смерти ад-Дабиша. Рассказывая, почувствовал, что Гульбану уже все известно. Добавил, что хотел поговорить с Судфой, но она набросилась на него, крича, что от него пахнет кровью ад-Дабиша, она, мол, хорошо знает запах его крови. Спасибо, люди выручили. На шоссе незнакомец не стал дожидаться попутной машины, ночью они ходят редко. Пошел пешком. Гульбан предложил проводить его до Тауфикийи и пытался узнать его имя — вдруг понадобится. Но незнакомец имя назвать отказался, сказал, что это может ему повредить, провожать себя не позволил и, оставив Гульбана, зашагал прочь.

Гульбан вернулся в деревню, ощущая в душе странную пустоту. Ему ничего не хотелось. Он еще не ужинал и не получил поденную плату за завтрашний день, не был в мечети, не заходил в бакалейную лавку. Проводив гостя, он было ускорил шаг в надежде успеть управиться с делами, но ему стало не по себе, и он побрел, еле передвигая ноги, как пьяный. Потом надумал пойти к приятелю, такому же молодому парню, как он, рассказать о смерти ад-Дабиша, посоветоваться о том, как быть. В деревне такой разговор вести было опасно. Поэтому Гульбан с приятелем не раз прошли расстояние, отделяющее ад-Дахрийю от «зеленой дороги», уподобившись тем самым влюбленным или ад-дахрийским богачам, которые совершают на закате моцион, дабы разогнать кровь, застоявшуюся от ничегонеделания. Они шли бок о бок, взявшись за руки. Глухим, сдавленным голосом Гульбан пересказывал услышанное от незнакомца.

«В ночь с воскресенья на понедельник я дежурил в приемном покое больницы. Вскоре после полуночи к нам привезли странного пациента: солдат из полицейского участка внес на спине молодого крестьянина. Я помог ему уложить больного на кровать. Солдат прошептал на ухо дежурному врачу несколько слов. Доктор кивнул головой в знак того, что он все понял или что все сделает, — Аллах его знает. Я взял, как обычно, перо, попросил у солдата документы больного, чтобы записать данные в книгу приема. Но доктор велел мне ничего не записывать. Солдат торопился уйти, потому что в участке, по его словам, никого не оставалось. Доктор занялся больным и, осмотрев его, сказал: «Он сильно избит, не выживет».

Потом попросил дать ему лист бумаги без штампа больницы, быстро и сердито написал заключение. Я не спрашивал его о положении пациента — ведь я мало понимаю в медицине. Но думаю, его можно было спасти. Правда, в больнице нет дежурного хирурга, но вызвать хирурга из дома не составляло труда. Очевидно, этого не сделали из-за того, что больной поступил в больницу не обычным путем. А человек он был сильный, я таких раньше и не видел. У него было множество переломов, он истекал кровью, даже из глаз сочилась кровь.

Но за все время, что он провел в приемном покое, он не сказал ни слова, только стонал.

Заключение доктор сунул в карман, хотя по правилам его полагалось подшить в регистрационную книгу. Прежде чем уйти домой, сказал мне, что ему, возможно, потребуется мое свидетельство по поводу этого крестьянина. Когда мы остались одни, ад-Дабиш высказал мне свою единственную просьбу — навестить вас и рассказать все, как было, чтобы судьба его не осталась безвестной. Он несколько раз повторил это слово и делал руками знаки, опасаясь, что я не пойму его как следует. На заре, когда муэдзин вознес к господу призыв о милосердии, ад-Дабиш умер. Я закрыл ему глаза и подвязал челюсть, сложил на груди руки и позвонил по телефону доктору. Доктор приказал тихонько, чтобы никто не знал, перенести тело в морг и ничего нигде не записывать ни о поступлении, ни о смерти больного. В ответ на высказанные мной опасения он успокоил меня, сказав, что утром сам во всем разберется».

«Значит, умер ад-Дабиш».

«Он перешел в другой мир. Будем молить Аллаха быть к нему милосердным».

«Милосердие нужно только живым. Неужели нельзя было его спасти?»

Незнакомец объяснил, что вся больница жила ожиданием визита президента Никсона. Конечно, они занимались ад-Дабишем, но не так, как следовало. Врач, который его осматривал, уже четыре дня работал без отдыха. Кроме того, он терапевт, а не хирург. И вообще, в больнице было чрезвычайное положение.

«Почему чрезвычайное?»

«Из-за визита».

«Разве тауфикийская больница, — удивился Гульбан, — имеет какое-нибудь отношение к визиту президента Никсона?» Незнакомец засмеялся и объяснил, что Гульбан многого не понимает: больнице пришлось освободить несколько палат, выписав из них всех больных, в каком бы состоянии они не находились. Ведь не исключено, что во время встречи из-за безграничного энтузиазма встречающих, которые будут кричать во все горло и бежать за кортежем, кто-то из гостей может получить повреждения. Два дня назад на этот счет были получены совершенно ясные и недвусмысленные указания. Три больничные машины: «скорой помощи», для перевозки трупов и грузовая, должны быть переданы комиссии по организации встречи. А сестры и санитарки должны влиться в толпу встречающих женщин.

«Значит, если бы врачи оказали ад-Дабишу больше внимания…» — снова переспросил Гульбан.

«Все судьбы людские в руках Аллаха, — напомнил его собеседник, — значит, ад-Дабишу суждено было умереть».

Но Гульбан не согласился.

«Это еще как сказать!» — воскликнул он.

И снова стал расспрашивать о вещах, которые он недопонял: солдат, принесший ад-Дабиша в больницу, что-то прошептал на ухо врачу. Что он прошептал? Когда ад-Дабиша посадили в камеру в полицейском участке, кто в ней находился? Говорят, что за неделю до визита были арестованы все общественно опасные элементы. Где их содержат? Повреждения, которые были нанесены ад-Дабишу и повлекли за собой его смерть, не случились сами собой. Кто их нанес?

«Я сказал все, что знал».

Так и осталось неясным, когда был убит ад-Дабиш. Начальник участка в это время сладко спал у себя дома и видел во сне визит президента Никсона в Египет. В больнице и ночью продолжали готовиться к визиту. Как раз в тот момент, когда ад-Дабиш навеки закрыл глаза, на железнодорожной станции вешали плакат, на белом поле зелеными буквами (зеленый — господствующий цвет в египетской деревне) — надпись: «Привет борцу за мир во всем мире, другу египтян!» Комнатка портнихи с заднего фасада больничного здания освещена, здесь шьются новые платья для сестер и санитарок. Они наденут их в момент проезда кортежа, а потом платья сдадут на склад, где они будут храниться для других подобных же случаев. В полосе света, выходящего из окна комнаты портнихи, швейцар больницы, сторож и дежурный по моргу еще с вечера покуривают гашиш. Электрик налаживает микрофон на крыше машины «скорой помощи». Через него будут провозглашаться приветствия по-английски и по-арабски. Еще не решено, кто из врачей будет вещать по-английски, и борьба между претендентами разгорается с каждым днем. Последнее их требование: предоставить каждому возможность приветствовать гостя в течение одной минуты. Хаджи Абд аль-Фаттах Абдалла, купец, внезапно разбогатевший за последние четыре года, этой ночью раскладывал на кучки денежные банкноты и думал о расширении своей торговли. Для него предстоящий визит — золотой случай. Мать молодого солдата, не вернувшегося с войны и числившегося «пропавшим без вести», днем просила милостыню, но не набрала и нескольких миллимов на ужин, а ночью не могла уснуть, думая свою грустную думу. Прошло больше десяти месяцев с тех пор, как пропал сын. От тоски разболелось у нее сердце. Собрала все, что могла, дала взятку, поместили ее в больницу. Она очень радовалась: по крайней мере, теперь ей были гарантированы кусок хлеба и крыша над головой. А вчера на листке, что висит в ногах ее больничной кровати, врач написал: выписать. Она заплакала. Врач объяснил ей, что, конечно, она еще не здорова и ей бы не следовало покидать больницу, но они получили указание освободить сроком на неделю несколько палат, учитывая особые обстоятельства. «А через неделю?» — «Через неделю придешь, мы тебя осмотрим… Там будет видно».