Самозванец - Сергей Шхиян

— Сначала о прошлом.

— Воля твоя, — сказала она, встала и вышла из светлицы в сени.

Воспользовавшись ее отсутствием, Ваня уточнил:

— А гадание — это колдовство?

— Нет, глупость все это, никто не может заглянуть в будущее, а о прошлом можно только догадаться. Вот сейчас мы хозяйку и проверим, что она в моем прошлом сможет рассмотреть.

— Проверишь, проверишь, — насмешливо сказала Сапруниха, внося в светлицу широкую мелкую деревянную бадью с водой.

Говорил я с Ваней тихо и слышать она меня не могла, я подумал, что, она, наверное, просто догадалась, о чем мы могли тут говорить.

— Иди сюда, — позвала она меня, ставя таз на стол.

Я подошел.

— Помочи руки.

О таком гадании с мытьем рук я не слышал, но спрашивать ничего не стал, просто опустил руки в воду.

— Теперь садитесь на лавку и молчите, — велела Сапруниха.

Мы сели рядышком на ближайшую лавку, наблюдая за ее дальнейшими действиями. Хозяйка вытащила из-за стрехи свечу, отошла к очагу и раскопала в золе горячий уголек, раздула его и зажгла свечку. Запахло воском. Огонек постепенно разгорался, освещая сумеречную, вечернюю комнату.

— Значит, не боишься пустить меня в свое прошлое, — сказала Сапруниха, наклоняя свечу над водой. Капли растопленного воска капали вниз, растекались, застывая, по воде.

Какие получались фигуры, нам с лавки видно не было. Сама же гадательница, не отрываясь, смотрела на воду, перемещая свечу над поверхностью. Я без особого интереса ждал, чем все это кончится.

Наконец «материал» для умозаключений был готов. Сапруниха укрепила свечку на деревянном борту бадьи и сосредоточилась на получившихся рисунках.

Я не подгонял, ждал, что она скажет. Однако так ничего и не дождался. Гадательница не произнесла ни слова, собрала с поверхности воды застывший воск, скатала его в шарик и прилепила к борту рядом со свечей. И только после этого повернулась в нашу сторону.

— Теперь ты, — велела она пареньку.

Ваня охотно повиновался, намочил руки и вернулся ко мне на лавку. Процедура со свечой повторилась. Я ждал продолжения и разгадки.

— А мне тоже на прошлое будешь гадать? — не выдержал неизвестности рында.

— Какое у тебя прошлое, его и без гадания видно. А вот будущее у тебя есть. Как сменятся два царя, в большие люди выйдешь, — задумчиво сказала женщина. — Вижу тебя рядом с державой.

— А про Катю там ничего нет? — с надеждой поинтересовался влюбленный.

— О Кате забудь, не твоего она поля ягода.

— И попом я не буду?

— Нет, ты будешь воеводой.

— Да, — разочаровано протянул он, — значит…

Похоже, с красавицей блондинкой у него дело не вытанцовывалось, и это Ваню так огорчило, что у него сразу же пропал интерес к собственному будущему. Мне же, напротив, стало любопытно, что такого увидела в воде гадалка, что обо мне будто и забыла. Сам спрашивать я не стал, ждал, когда она скажет сама.

— Ладно, поздно уже, спать пора, — усталым голосом сказала Сапруниха.

— А про хозяина ты ничего не узнала? — недоуменно спросил Ваня.

— Узнала, — ответила она.

— И чего?

— Сказано, спать пора, любопытной Варваре нос оторвали. Ложитесь уже, — добавила она, задула свечу и, прихватив бадью, быстро вышла из светлицы.

Мне такое поведение показалось более чем любопытным, Мало того, что на гадании настояла сама хозяйка, она же свернула «процедуру» более чем поспешно. Однако лезть к ней с вопросами я не собирался. В конце концов, захочет, сама скажет, что ее так удивило в моем прошлом и будущем. Да и спать мне хотелось зверски.

— Ложимся, — сказал я оруженосцу и, на правах старшего, выбрал себе лавку.

На улице совсем стемнело, и в светлице не видно было ни зги. Хозяйка как вышла, так и не вернулась. Мы улеглись, и я сразу же, как только закрыл глаза, заснул. Ночью нас никто не потревожил, я не слышал даже, когда вернулась Сапруниха, как ложилась. Проснулся поздним утром, когда на дворе было совсем светло.

— Выспался? — приветливо спросила хозяйка, когда я вышел к колодцу умыться. Только теперь я впервые ее толком рассмотрел. На вид ей было около пятидесяти, сухощавая, с правильными чертами лица. Волосы тщательно убраны под головной платок, глаза внимательные, даже изучающие.

— Да, спасибо, очень у вас в избе запах от трав приятный.

Она кивнула и, чтобы не мешать мне умываться, пошла в службы, стоящие на другом конце подворья. Во двор вошел Ваня с лошадьми. Мы оставляли их на ночь на попечение трактирщика. Пока он их поил и задавал корм, я кончил водные процедуры и надел свой потертый камзол. Вернулась и Сапруниха. Теперь она выглядела совсем не таинственно, а казалась обычной селянкой, занятой с утра до вечера сложным крестьянским хозяйством.

— Вы местная? — спросил я, когда она подошла к нам и остановилась, рассматривая лошадей.

— Я? Нет, выдали сюда замуж, — ответила она и задумчиво посмотрела поверх моей головы.

Что сталось с ее мужем, и почему она живет одна, я спрашивать не стал, как и о вчерашнем несостоявшемся гадании. По-хорошему, нам уже нужно было ехать, но я тянул время, многое в поведении женщины было нестандартно и заставляло отнестись к ней не как к обычной крестьянке.

— Давно? — спросил я.

— Что давно? — не поняла она.

— Живете здесь?

— Лет тридцать, как только… — она замолчала, предоставив мне самому отгадывать конец фразы.

— Ну, и как вам тут? — не отставал я, надеясь, что если у нее есть, что скрывать, она каким-нибудь образом проговорится.

— Ничего, первое время было скучно, потом привыкла. Люди ко всему привыкают.

С этим было трудно поспорить, только что-то такие обобщения я в семнадцатом веке у женщин не слышал. Нужно было придумать, как раскрутить ее на откровенный разговор, но мне ничего, кроме банальностей в голову не шло. Тогда я все-таки рискнул напомнить о вчерашнем гадании:

— А почему вы так и не сказали ничего о моем прошлом?

— Потому, что у тебя его тут нет, — просто ответила она.

Это уже было хоть что-то!

— Как же человек может быть без прошлого? — натурально удивился я.

— Может, — просто ответила она, помолчав, добавила, — в жизни много всяких чудес.

— Но хоть будущее-то у меня есть?

— Не знаю, я на твое будущее не гадала, — неопределенно ответила она.

Разговор на этом застопорился.

После паузы Сапруниха пригласила нас к столу. Завтрак оказался типично крестьянский: хлеб и молоко.

— А чая у вас случайно нет? — спросил я просто так, безо всякой задней мысли, для поддержания разговора.

— Откуда здесь чаю взяться, — так же, как и я, машинально ответила она.

Я вначале не обратил внимание на ее ответ, но вдруг меня как током ударило. И я продолжил разговор, не меняя тональности:

— Соскучился я уже по благам цивилизации.

— А я так давно привыкла, по мне и так хорошо, — в тон мне ответила она.

Ваня, не понимая, о чем идет разговор, смотрел на нас во все глаза, и только его удивление заставило Сапруниху понять, что мы забрели не совсем туда, куда ей хотелось. Однако слово не воробей, вылетело — не вернешь.

— Да, — сказала она, — только это было так давно, что я почти все забыла.

— Вы из какого года сюда попали?

— Из тридцать седьмого, — ответила она, не уточнив века.

— Девятьсот или восемьсот?

— Конечно девятьсот, а ты-то сам откуда?

— Оттуда же, только на семьдесят лет позже.

— Ишь ты! — вежливо, но без особого волнения сказала она. — Поди, у нас все уже поменялось?

— Конечно, семьдесят лет — это очень много.

— Да, конечно. Сажать-то хоть перестали?

— Перестали.

— Ну и, слава Богу. А то так страшно было жить, что хоть куда сбежишь.

— Вы что, сюда бежали от репрессий?

— От чего? — не поняла она.

— От ареста.

— Нет, я сюда попала уже после ареста, из лагеря. Вроде как там умерла, а сама здесь оказалась. Ученая у нас в Дальлаге была, мы с ней в одном лагпункте вместе срок тянули, такая умная женщина! Нескольким зекам помогла от Советской власти сбежать, а сама, бедняга, там осталась. Что с ней случилось, одному Богу известно!

— По пятьдесят восьмой сидели? — назвал я самую популярную политическую статью сталинского уголовного кодекса.

— Точно, а сам говоришь, что у вас не сажают!

— Тот кодекс давно отменили, а статья в народной памяти осталась. Теперь, то есть не теперь, конечно, а в мое время, о тогдашних незаконных арестах говорят открыто. Правда споры идут, сколько людей пострадало, кто считает что десятки миллионов, кто десятки тысяч.

— Я этого не знаю, только много нас было, очень много.

— У нас теперь строй поменялся, кончилась власть советов.

— И хорошо, пусть народ хоть вздохнет спокойно. Нельзя долго жить в такой жестокости. Никаких людей на такие Голгофы не хватит. Я и то стараюсь все забыть. Таких ужасов насмотрелась, каких даже тут не увидишь.