Тройка неразлучных, или Мы, трое чудаков - Гана Боржковцова

Ярда… Мне что-то не хочется о нем и думать. Вот ведь если уж кому по-настоящему плохо, так это Ярде. Ему некуда деться. Нет, жить ему есть где. А вот деваться некуда. Сегодня я встретила его с этим карапузом. Может, к Ярде сроду никто так хорошо не относился, как он к этому мальчугану. А мяч, который он ему подарил, я ручаюсь, — это тот самый мяч, что пани Комарекова отобрала у Анежки. Но мне на это — тьфу! Ярда боится исправилки, потому что там одни драчуны, а он и драться-то как следует не умеет. Ясно, что он предпочел бы мальчишкам из исправилки не попадаться. Но, видно, все равно он туда угодит, потому что ему уж на все наплевать. А если ему па все наплевать — значит, он опять чего-нибудь выкинет. Увы, но это так.

Чуть было не забыла — мне нужно еще кое-что добавить на тот листок, который я буду перекладывать из одной юбки в другую (помните?). Да, не забывать приходить и надоедать тете. Потому что пока еще она нервничает у себя в редакции, но может случиться, что у нее останется одни мы.

По-моему, теперь об этом никак нельзя забыть. Но, может, с возрастом люди на самом деле так разительно меняются, что сами на себя становятся непохожи?

Неужели тетя думает, что я тоже когда-нибудь изменюсь? У меня отшибет память или еще чего… Иначе как же она могла предположить — «этот» Мартин или кто «другой»? Мартин ведь все-таки лишь один: именно этот.

Спорим, что не заберешься!

— Я тоже еду, — объявляет Данка. Она поджидала нас в парке и издалека наблюдала, как все обсуждают новость. Она знает какую.

— Вы тоже идете в поход в ближайший четверг, а не в следующем месяце. В шестом «А» карантин, поэтому мы идем вместо них.

— Угу, — отзывается Пип.

— А ты думаешь, мама тебя отпустит? — спрашивает Марьяна.

— А вас?

Этого, конечно, никто с уверенностью сказать не может. Собственно, они даже сами не знают, хотят они этого или нет. Сидят на постелях и слушают, как в гостиной папа с мамой обсуждают этот вопрос. И не понимают ни слова. Их дом старый, и стены у него толстенные. Но если знаете людей так хорошо, как маму и папу, то понять можно. Папа ужинает, порой раздается стук вилки, и вдруг — тишина. Значит, мама что-то готовится сообщить. Начинает она абсолютно спокойно, как будто хочет просто рассказать, чем дети занимались целый день, и словно случайно — хотя даже через стену чувствуешь, что никак это не случайно и не мимоходом, — добавляет, что в школе затеяли поход, но что это, разумеется, для нас полная бессмыслица.

Некоторое время в столовой царит молчание. Папа отвечает маме очень тихо. Может, в это время он еще просматривает какую-то книгу и маму слушает вполуха? Так только, кивнул для порядка — и теперь уже решено, что дети никуда не поедут? Внезапно все трое понимают, что папа уже довольно давно рассуждает вслух, только очень тихо, так, что начало они прослушали. Теперь он говорит более отчетливо. Никто ему не отвечает, но дети совершенно явственно представляют маму, сидящую рядом с ним. Вид у нее очень несчастный.

— Может, сказать им, что так и быть, мы не поедем? — шепчет Данка.

Пип с надеждой смотрит на нее, но Марьяна вертит головой. Это можно сделать и завтра. А теперь они ведь спят.

Скрипит стул. Мама поднялась и расхаживает по комнате, объясняя ясно и понятно, почему все трое в этом походе непременно погибнут.

Не погибнут. Папа даже не особенно старается это доказать. Он просто твердит одно и то же: не погибнут.

Голос мамы уже дрожит от сдерживаемых рыданий. Ярда наверняка искалечит Пипа.

Не искалечит. Следует убедительная речь. Но маму она не убеждает. Ее ответ доносится через стену, как вздох. Может, так оно только показалось. Но вот снова говорит папа. А маму уже не слышно. Как будто ее нет. Но она стоит там как столб и смотрит на папу. Либо в окно. Либо просто в никуда. Иногда она так делает.

Вот скрипнули двери. Может, мама рассердилась и уходит? Нет. Поворачивает ключ в шкафу. Так. Несет показать папе Пиповы брюки. «Совершенно никуда не годятся. Посмотри…»

Папа молчит. А потом принимается снова толковать то же самое. Только теперь он ходит по комнате. Мама молчит.

Дальше так дело не пойдет! Это всем ясно и понятно. Так же как и то, что папа испугался, почувствовал, что чересчур разгорячился. Теперь он успокаивает маму. Мама время от времени что-то шепчет ему.

Но вдруг папа умолкает. Потому что мама кивает в знак согласия. Как ни странно, но это отчетливо слышно. Папа уже что-то добродушно бурчит, потом щелкает выключатель настольной лампы. Папа снова уставился в книгу. Мама — в никуда. Значит, мы идем в поход.

— Добавь еще бутербродов, мама, — говорит Данка. — Не жалей. Мы проголодаемся.

— А не будет вам плохо?..

— Да с чего?

— Пусть Пип возьмет порошок, — вспоминает мама. — А то его укачивает в автобусе.

Данка никак не может припомнить, когда Пип в последний раз ездил в автобусе, и, конечно, она бессильна вообразить, что ему там было плохо, но мама уже торопливо роется в ящиках, ищет порошки. И разумеется, не находит. Никто в доме отродясь в них не нуждался.

— Но они где-то тут, — твердит она.

Марьяна помогает искать. Сумка для провизии висит у нее на плече; вот она нагнулась над самой нижней полкой, и на бутерброды пролился лимонад из плохо завинченной бутылки. Хлеб мокрый. Мясо тоже. Булка превратилась в кашу. Мама в отчаянии бежит в кухню делать новые бутерброды. Данка вытирает Марьянин плащ.

— Как будто вместо дождя на тебя с неба падал сироп, — отмечает она.

— В эту сумку хлеб уже не положишь, — беспомощно сетует мама. — Он тут же намокнет.

— Я возьму сетку, — решает Марьянка. — Как будто иду за покупками.

Конечно, сумка через плечо выглядела отлично и была так удобна! Но ничего не поделаешь. Рок. Девочка помалкивает, что у нее мокро в ботинках. И липко. Мама стоит на лестнице и смотрит детям вслед.

— Всего хорошего! — хором кричат все трое.

Мама не отвечает. Шепчет что-то. Марьяна предпочитает не оглядываться на нее. Но сейчас, так же как и раньше, через стену детской, им передаются ее думы: мама боится, как бы с ними чего-нибудь не произошло… еще свалятся откуда-нибудь.

Марьяна еле переставляет ноги. Может, потому что прилипают подошвы?

На углу улицы показался Вашек. Он как-то странно размахивает сеткой. И сумка для провизии тоже висит у него через плечо.

— Что это ты на себя навешал? — интересуется пан учитель.

— В сумке у меня компас и бинокль. Компас мой. Бинокль папин, — объясняет Вашек.

— А в сетке?

— Еда. Есть ведь все-таки нужно.

— Кого мы теперь ждем? — недовольно спрашивает Беранкова.

Она уже сидит в автобусе и нетерпеливо оглядывается.

— Да этих троих, — отвечает пан учитель Штёвичек и опускается рядом с ней. Он хочет немножко отвлечь ее внимание. — Да невозможно, чтоб все трое вдруг заболели! Вчера ведь были в школе. Подождем минут пять.

Остальные предпочитают ждать на улице. Все волнуются, все в нетерпении.

— Ну как, Ярда, ты уже решил вернуть велик? — любопытствует Анежка, чтобы убить время.

— Папа сейчас у нас в командировке. А как вернется, то сходит в полицию, — сообщает Павел.

— Ты лучше серьезно подумай, не вернуть ли, пока не поздно, — спокойно советует Катя. — Все равно он тебе надоест, раз ты на нем не катаешься, — иначе тебя вместе с великом давно бы схватили.

Все с интересом ждут, как Ярда выпутается. Но, ко всеобщему удивлению, он отвечает совершенно спокойно.

— А как он может мне надоесть, если его у меня уже нет?

— Так он у тебя был! — ошеломленно восклицает Павел, как будто такого ответа он вовсе не ожидал. — Где же он теперь? Куда ты его дел?

— Продал, — сообщает Ярда и внимательно разглядывает Павла.

— Кому?

— А это уж не ваше дело.

— Ну, полиция дознается, — говорит Катя.

— Еще бы! За сколько же ты его загнал? — хрипло спрашивает Павел.

— За три тыщи.

Все переглядываются.

— Брось, Ярда, не дури, — говорит Вашек. — Велосипед никогда не стоил больше тысячи четыреста.

— Так, значит, я его не продавал, — отвечает Ярда и садится в автобус.

Ребята изумленно глядят ему вслед.

— А может… может, он и не крал его вовсе? — заикается Анежка.

— А кто же тогда? У нас больше никто не крадет, — говорит Катя. Тем самым вопрос этот для нее исчерпан. В дверях появляется пан учитель.

— Садимся, — приглашает он, подталкивая Вашека в автобус.

Пани Беранкова сидит на переднем сиденье. На ней непромокаемая штормовка и высокие на шнурках ботинки. К спинке сиденья прислонена ее тросточка, изукрашенная металлическими бляхами. Вашек со своими узлами останавливается на ступеньках, загораживая всем проход. Разглядывает палку.