Если бы меня спросили снова - Елена Лабрус

не его пороки. Ты любишь его таким, как он есть, — возразила Ирке Аврора. — Со всеми его недостатками.

К утру в дорогое Иркино купе так никто и не сел — она ехала одна и увидев, что Аврора в сети, набрала подругу.

Её малышке шёл второй годик, и Катюша (Екатериной дочь назвал Демьян) уже говорила «мама», «папа», «дай», ещё около двадцати слов и была чудесным образом похожа и на маму, и на папу, который, конечно, души в ней не чаял. Аврора как раз её кормила.

Под мерный стук колёс Ирка слушала, как лепечет маленькая Катя и невольно улыбалась.

— Не ищи ты его, Ир, не ищи, — тяжело вздохнула Рорка, когда Ирка рассказала ей новости про Петьку. — Я рада, что он жив, и что все твои сомнения оказались небеспочвенными. Но что бы там ни было, он всё тебе написал. Это как последняя воля — нравится тебе или нет, её надо исполнить.

— Просто ты его не любишь, — вздохнула Ирка, когда Демьян забрал у Авроры малышку и они остались вдвоём.

— Не люблю? — задумалась Аврора. — Может быть. И я, наверное, могла бы назвать кучу причин, почему. А ещё почему он не тот человек, что тебе нужен, но не буду. Просто между Вадимом и Петькой, я выбираю Вадима. Поэтому, если вдруг ты устроишь голосование, мой камешек — чёрный, — улыбнулась она. — И кучерявый.

— Кстати, а почему ты перестала его звать Петюня?

— Потому что, когда он был Петюней, он был мой, а Петька — твой.

— Я всё равно его найду, — сказала Ирка буднично, потому что вопрос это был решённый. — Мне знаешь, что не нравится? Что я, как лабораторная крыса в чёртовом лабиринте, где выхода в принципе нет. Куда бы ни повернула — всё тот же грёбаный лабиринт.

— О чём ты? — нахмурилась Аврора.

— О том, что Петька меня не спросил, когда самоустранился. А кого без него могу выбрать я? Какие у меня варианты?

— Ну, да, сказать Воскресенскому: «Извини, мне никто не нужен или нравится другой» вряд ли получится. Но и зачем?

— Угу, — кивнула Ирка. — Вот именно: зачем мне кто-то другой? Вадим отец моего ребёнка, он два года терпеливо ждал. — «Вот только чего интересно? И ждал ли, или это был план?» — всё время ловила она себя на крамольных мыслях. — Он развёлся с женой, был рядом, когда мне было тяжелее всего. — Да, чего уж. Это он занимался всем, когда она, оглушённая горем, не могла ни есть, ни спать, ни заботится о ребёнке. — И Петька не просто отошёл в сторону — он уступил дорогу Воскресенскому. Ему и никому другому. Не удивлюсь, если втайне от меня даже пригрозил Вадику, чтобы ни волосок не упал с моей головы. Или они даже договорились, ударили по рукам.

Ирка глубоко вздохнула и неожиданно заметила, что бетонная плита, которую словно положили на грудь, когда её муж погиб, стала легче. И омертвевшее тело, и окаменевшая душа словно ощущали покалывания, болезненные, но живительные, как в онемевшей руке, когда начинает поступать кровь.

Она оживала, чёрт побери!

— Я не знаю, что у Севера были за причины так поступить, — категорично хмыкнула Аврора, когда-то любившая Петьку, но теперь словно в отместку, замечавшая лишь его недостатки, — то, как он поступил с тобой — это жестоко и подло. С тобой, с Андреем, с собственной бабкой.

— Бабке он прислал письмо.

— Когда? Когда она уже похоронила единственное дорогое, что у неё осталось — внука?

«Кстати, а когда? — невольно задумалась Ирка. — И как она получила письмо, что он прислал? Откуда оно пришло?». Ирка ведь не спросила.

— Он всегда поступал с тобой жестоко и подло, но ты упорно этого не замечаешь. Это он выложил в сеть твои обнажённые фотографии. Он наговорил Вадиму, чего не было. Он опорочил тебя в его глазах. Макееву до сих пор за это икается, а с Севера как с гуся вода. И он снова тебя подставил — бросил. Понимаешь, не умер — бросил.

Глава 18

«Он убил ради меня!» — рвалось из груди, но Аврору, наверное, и это бы не убедило.

— Он прекрасно понимал, как нам всем будет больно и трудно, но другого выхода у него не было, — ответила Ирка.

— А ты, как обычно, его защищаешь, — хмыкнула Аврора. — Что бы он ни сделал, молодец.

— Он мой муж! И я буду его защищать, даже если он будет неправ. Особенно если будет неправ. Всегда! — почти выкрикнула Ирка. И хотела напомнить подруге, как та защищала своего профессора Романовского, когда Аврору чуть не посадили и она узнала, что муж ей изменяет. Как «Он мой муж!» было её едва ли не единственным аргументом. Но не стала.

— Поверь, Аврора, если он так поступил, значит, другого выхода не было, — выдохнула Ирка.

— Ну не было и не было, — миролюбиво отступила Аврора. — Бери уже своего Воскресенского и не жди подарочной упаковки. Не ищи добра от добра, Ир. Или ты всё ещё мечешься?

— Я не мечусь, Рор. Я еду за Петькой. Я с ужасом думаю, как он там один, где бы он ни был. Без родных, без друзей, без денег, без работы, без документов. В чужой стране. Может, он остался калекой после ранения, поэтому не хочет, чтобы я видела его таким. Он не допустит, чтобы с ним беспомощным нянчились. Может, ему невыносимо трудно и больно, но он не посмеет признаться. Не взвалит на меня это. Ему даже здесь никто не помог, никто и не знал, что он чувствует, о чём тревожится, под какие горы подставил плечи.

— Но это же не любовь, Ир, — обречённо вздохнула Аврора.

— Да к чёрту любовь! Я должна знать, что он в порядке. И позаботиться о нём, если нет. Ты же помнишь: в горе и в радости. Тогда и будет видно, что любовь, а что нет.

— Это же как-то называется… э-э-э… не могу вспомнить… — протянула Аврора.

— Что имеем — не храним? — хмыкнула Ирка.

— Вроде того, — согласилась Аврора. — Что-то из психологии. Когда после смерти человека начинают идеализировать. Поэтому, говорят, что