Мои воспоминания - Илья Толстой

   То чувство, которое, как мне кажется, отец испытывал к тете Тане, французы называют "amitie amoureuse"*. К сожалению, они это чувство испошлили, часто придавая ему остроту неестественную. Я даже думаю, что в отце это чувство было настолько чисто, что он даже сам не отдавал себе в нем отчета. Он настолько идеализировал свою супружескую и семейную жизнь, что вопрос иной любви для него никогда даже не существовал. Он любил мою мать со всей силой своей страстной натуры и никогда не изменял ей даже в мыслях, но мог ли он изгнать из души своей мечту?

   -- Я смешал вместе Софью Андреевну и Татьяну Андреевну, переболтал их и сделал из них Наташу, -- говорил он, шутя 3.

   Нет сомнения, что тетя Таня более подходила к типу Наташи, чем моя мать.

   Читая "Войну и мир", я ее вижу и с сестрами, и на охоте, и я слышу ее пение под дядюшкину гитару, да, это она -- тетя Таня, и она делает все, как делала бы тетя Таня. И я спрашиваю себя: мог ли художник создать такой дивный женский образ, не любя его? Конечно, нет, такую мечту не любить невозможно, -- и в этом вся разгадка.

   А вот еще маленькая подробность, которая также заставляла меня не раз задуматься.

   Что натолкнуло отца на идею "Крейцеровой сонаты"?

   Конечно, в ней есть много из его личной женатой жизни. Но мать никогда не подавала ему повода к открытой ревности. Она никогда не изменяла ему "хотя бы даже прикосновением руки".

   * любовь, основанная на дружбе (франц.).

   78

   Кто тот скрипач, с которым она играла и из-за которого Позднышев убил свою жену?

   Давно, давно, вероятно, еще в конце семидесятых годов, приехал в Ясную Поляну скрипач Ипполит Нагорнов -- брат мужа моей двоюродной сестры Вари (дочери Марии Николаевны Толстой).

   Не стану его описывать, потому, что он уже описан в "Крейцеровой сонате" с поразительной точностью. Он кончил Парижскую консерваторию с золотой медалью, имел дивного Страдивариуса, носил волосы, причесанные a la capoule*, и яркие парижские галстуки, ходил, виляя женственным задом, и имел пошлое, сластолюбивое лицо.

   Играл он действительно божественно. Никогда ни один скрипач не производил на меня такого впечатления, как Зипа, как мы его называли. Аккомпанировал ему большей частью папа сам. Иногда он играл дуэты с голосом, причем пела тетя Таня. И пусть меня простит милая тетенька, но кажется, что она с ним слегка кокетничала. Нагорнов побыл в Ясной Поляне несколько дней и после того исчез навсегда, конечно не подозревая, что когда-нибудь он будет призван вдохновить одно из лучших произведений Толстого. Кажется, он жил недолго и умер молодым.

   Ревновал ли тогда отец тетю Таню?

   Если можно ревновать мечту, то, конечно, да.

   С внешней стороны отношения отца с тетей Таней были чисто братские. Они были друг для друга Левочка и Таня, и такими они и остались до конца.

   Мечта увяла, но не разбилась.

----------------

   С самого раннего детства я помню дядю Костю Иславина. Он был дядей моей матери и старым другом детства папа.

   Только позднее я узнал, что дядя Костя не был законным сыном моего прадеда Александра Михайловича Исленьева и что вся его жизнь была разбита тем, что он не имел ни состояния, ни какого-нибудь общественного положения.

   * челкой (франц.).

   79

   Приезжал дядя Костя всегда неожиданно и любил удивить своим приездом. Как-то возвращаемся мы с прогулки и слышим, что в зале кто-то очень хорошо играет на фортепьяно.

   Папа сейчас же догадался, что "это Костенька", и побежал наверх.

   Входим -- музыка прекратилась, а в углу комнату стоит на голове дядя Костя.

   Или утром выходим пить чай и видим -- дядя Костя сидит за столом и важно читает газету. И никто не заметил, когда он приехал и когда он успел умыться и так тщательно расчесать на две стороны свою красивую белокурую бороду.

   Дядя Костя для нас был примером благовоспитанности и светскости.

   Никто не говорил так по-французски, как он, никто не умел так красиво поклониться, вовремя сказать слово привета и быть всегда только приятным. Даже тогда, когда он делал кому-нибудь из нас замечание по поводу манер, оно выходило у него так мягко, что оставалось только хорошее впечатление.

   Он приезжал к нам к рождеству или по поводу какого-нибудь семейного торжества, часто гостил подолгу.

   При переезде нашей семьи в Москву дядя Костя вместе с мама устраивал квартиру, давал ей советы на первых порах ее светской жизни и был ей во многом очень полезен4. Сам он был в восторге и священнодействовал.

   Нас, детей он всегда очень любил.

   Мне он говорил, что он в моем характере и внешности видит соединение типичных черт обоих моих дедов, Толстого и Исленьева.

   Дядя Костя был выдающийся по способностям музыкант. Николай Рубинштейн, с которым он был когда-то близок, пророчил ему блестящую артистическую карьеру. Но, к сожалению, дядя Костя по этому пути не пошел, и до конца своей жизни он остался неудачником, вечно одиноким и материально нуждающимся.

   Папа через Каткова устроил его на службу в редакцию "Московских ведомостей", и он прослужил там довольно долго. Потом он пристроился смотрителем Щереметевской больницы, и там же он скончался в 1903 году.

   80

   После него не осталось никаких вещей. Даже носильного белья почти не было. Оказалось, что все, что он имел, он раздавал бедным. И никто из его знакомых, которые встречали его изредка в великосветских салонах, всегда прекрасно одетого, и никто из его близких и не подозревал, что у этого красивого и приветливого старика только и есть то, что на нем надето, и что все остальное он раздает таким же несчастным, как он сам.

----------------

   Из гостей самого раннего периода нашего детства мы больше всех любили Дьяковых.

   Дмитрий Алексеевич был так же, как и дядя Костя, одним из самых старых друзей отца. Мы удивлялись, когда папа рассказывал нам, что он помнил его совсем худым молодым человеком. Трудно было этому верить, потому что в то время толще Дмитрия Алексеевича мы не знали никого. У него был такой упругий и круглый живот, что он мог одним напряжением брюшных мускулов отбросить от себя человека, как резиновый мячик.

   Во время его приездов весь дом оживлялся его добродушным юмором и бывало весело, как никогда. Бывало, слушаешь его и все время ждешь: вот-вот состроит что-нибудь-- и все рады и хохочут, и папа больше всех. Один раз -- это было за обедом -- наш лакей Егор, "по случаю приезда гостей" надевший на себя красную жилетку, подавая бланманже, услыхал какую-то дьяковскую остроту и до того расхохотался, что поставил блюдо на другой стол и, к общей радости всех нас, убежал из залы.