Идет, скачет по горам - Ежи Анджеевский

и в этот момент он слышит, что в глубине его суверенной твердыни звонит телефон, Нда! вслух произносит он, вспомнив, что Карлос ушел, а Мануэла хозяйничает на другом этаже, впрочем, это «нда» ровным счетом ничего не означает, поскольку, даже если б мог, он бы все равно не подошел к телефону, Поль обещал прийти в шесть, думает он, вряд ли у него что-нибудь случилось и звонит, конечно, не он, я его люблю, надо, в сущности, дьявольски серьезно относиться к жизни, чтобы постоянно разыгрывать спектакль, грандиозную оперу-буфф, его обвиняют в комедианстве, глупцы! все такие, только одни это делают сознательно, а другие нет, из тех же, кто понимает, что делает, большинство скверные актеры, терпеть не могу трагиков и моралистов, моралисты, кошмар! пачкуны, пожирающие собственное дерьмо, Нда! снова произносит он вслух, на этот раз слегка удивленный, почему телефон так быстро умолк, Франсуаза не могла подойти, это исключено, думает он, она боится телефонных звонков, и тем не менее, не выпуская из-под своего суверенного контроля развитие сверхинтимной ситуации, настороженно прислушивается, не донесутся ли из отдаленного холла отголоски беседы, но вокруг тишина, тишина старых толстых стен, и он теряет к этой истории с телефоном интерес, однако же, когда спустя недолгое время, несколько быстрее обычного завершив ритуал естественного свойства, он пересекает холл, раздумывая, подняться ли на пятый этаж в мастерскую или вернуться к Франсуазе, его взгляд падает на стоящий на низком столике у стены телефон, и ему этого достаточно, чтобы мгновенно заметить, что трубка лежит на рычажках иначе, чем обычно, микрофоном вправо, Ах так, значит1 думает он и с места в карьер, чуть наклонив вперед голову, словно бросаясь в атаку, устремляется к дверям спальни, распахивает их: Франсуаза сидит в кресле у камина, на том же самом месте и в той же позе, в какой он ее, выходя из комнаты, оставил, сидит, выпрямившись, точно позируя, тонкие руки прижаты к хрупкоцветному телу, пальцы сплетены на коленях.

Закрыв за собою дверь, он спрашивает:

— Звонил телефон?

— Да, — говорит Франсуаза, и ей даже незачем поднимать тяжелые, немножко напоминающие совиные, глаза, потому что, когда он вошел, они были обращены в его сторону.

— Ты подходила?

— Да.

— Я ведь просил тебя не отвечать на звонки. Это обязанность Карлоса.

— Я подумала, вдруг что-нибудь важное.

— Важных вещей не существует. И даже если существуют, можно потрудиться и позвонить еще раз. Кто звонил?

— Андре.

— Андре?

— Гажо.

— Молокосос этот! Ага, теперь мне понятно: интуиция заставила тебя взять трубку. Что ему понадобилось?

— Ох, ничего особенного.

— Допустим. Чего он хотел?

— Чтобы я с ним встретилась.

— Ах вот как! Прощелыга! Ну и что?

— Ничего.

— Надеюсь, ты не согласилась?

— Да нет же!

— Что нет?

— Не согласилась.

Он знает, что она говорит правду, но в то же время понимает, что слишком далеко зашел в своем расследовании, чтобы теперь можно было остановиться или отступить. Поэтому он подходит еще ближе и говорит:

— Врешь. Я по глазам вижу, что врешь. На когда ты с ним условилась?

И, поскольку она спокойно выдерживает его испытующий взгляд, с облегчением чувствует, что может сдать занятую позицию.

— Прости, Франсуаза. Извини меня. Ты не сердишься?

— Да нет же!

Тогда он поднимает ее с кресла и притягивает к себе.

— Я тебя люблю. И потому, что люблю, боюсь потерять. Понимаешь? Иногда все это мне кажется сном.

— Ох, нет!

— Что нет?

— Это мне все кажется сном.

— Тебе? Почему?

— Не знаю.

— Разве я — сон?

— Нет.

— Так что же тебе кажется сном?

— Не знаю.

— Франсуаза?

— Да.

— Вернемся завтра в Кань, хочешь?

— Да.

— Ты не любишь Париж? Любишь? Почему ты не отвечаешь?

— Он мне безразличен.

— Сегодня он не может быть тебе безразличен. Через несколько часов весь так называемый цвет Парижа будет пялить на тебя глаза.

— Знаю.

— Готов поспорить на огромные деньги, что ты этой своре будешь куда интересней, чем мои картинки. Будь кто другой на твоем месте, я бы лопнул от зависти. Ты не волнуешься?

— Нет.

— Браво! Ты смелая женщина.

— Нет.

— Не смелая?

— Я буду рядом с тобой.

— Ты всегда будешь рядом со мной, — шепчет он внезапно охрипшим голосом. — Всегда. Слышишь? Всегда.

И, крепче сплетя руки вокруг ее узких бедер, так маневрирует козлиными копытцами и нижней частью туловища, чтобы, уступая его натиску, она вынуждена была вместе с ним попятиться к кровати, впрочем, он не чувствует с ее стороны сопротивления, и эта покорная хрупкоцветная податливость усиливает его возбуждение, а поскольку линию старта отделяет от кровати, занимающей своей обширной поверхностью значительную часть комнаты, всего лишь несколько шагов, в своем наступательно-податливом движении они очень скоро достигают ее края, дабы через секунду скатиться в любовную пропасть, в прямоугольной формы долину, выстланную необычайно толстым и упругим матрасом, но тут в холле звонит телефон.

— Пускай звонит, — бормочет старикан, целуя чуть изогнувшуюся назад шею Франсуазы, но в это мгновенье вспоминает Гажо и, выпрямившись, говорит с яростью: — Если этот сопляк еще раз осмелился…

И, наклонив вперед голову, бросается к двери, открывает ее, с грохотом за собой захлопывает и поднимает трубку.

— Да, — говорит он мрачно и неприязненно.

После секундного молчания в трубке раздается приятный молодой голос:

— Это мсье Ортис?

— Кто говорит? — рычит старикан.

— Джулио Барба. Извините…

Злость мгновенно схлынула с Ортиса.

— Ах, это ты, Джулио! Привет. Что случилось? Какие-нибудь сложности?

— Нет, нет, никаких сложностей, — говорит Джулио, — простите, что вас беспокою, но на вернисаже вы наверняка будете так увлечены…

— Что, что? Увлечен? Не преувеличивай. В моем возрасте люди редко ув-ле-ка-ют-ся. В чем дело?

— Пустяки, право. В моем… вернее, в дедушкином архиве есть одна ваша старая фотография…

— Не одна, полагаю?

— Разумеется, но именно этой заинтересовался некий еженедельник.

— Превосходно! Надеюсь, не «Канар Аншене».[11]

— Нет, ну конечно нет! — смеется Джулио. — Эта фотография, насколько я знаю, никогда еще не публиковалась, так что если вы ничего не имеете против…

Тут в свою очередь Ортис разражается смехом.

— Я? Против? Я — это уже История, дорогой Джулио, а история, как известно, самая податливая самка изо всех, какие существуют на свете. Что же это за фотография?

— Вы с дедушкой, на пляже.

— Отлично, — равнодушно говорит Ортис, — при случае покажешь.

— Ну конечно, мсье, — поспешно соглашается Джулио, — покажу на вернисаже. Значит, вы согласны, чтобы эта фотография…

— Не будь занудой, Джулио, — перебивает его Старик.

— Благодарю вас и еще раз простите за беспокойство.

— До скорой встречи, Джулио. Ага, погоди, я вспомнил, что и у меня к тебе есть дело. Несколько лет назад, точнее, осенью пятьдесят седьмого, у вас выставлялся один молодой художник, Ален Пио. Ты, случайно, не знаешь, где он живет? У вас, наверно, есть его адрес.

— Не знаю, — говорит Джулио, — но могу прямо сейчас посмотреть. Ален?

— Пио. Ален Пио.

— Бегу. Перезвонить вам, если найду?

— Нет, — говорит Ортис, — я подожду.

И присаживается на подлокотник кресла, которое стоит в холле возле столика с телефоном, а поскольку в этот самый момент на нижней площадке лестницы появляется Карлос, но, видя, что хозяин занят разговором, хочет незаметно удалиться, Ортис, немного отодвинув трубку от уха, свободной правой рукой делает едва заметное движение, магический знак, по которому юный слуга, словно спешащий на зов Зевса крылатый Гермес, немедленно преодолевает разделяющее их пространство.

— Слушаю вас, — говорит он.

— Ты помнишь, что в шесть приезжает мсье Аллар?

— Конечно. К сожалению, мсье Аллар так давно к нам не заглядывал, что я не уверен, по-прежнему ли «мартини» с джином его любимый аперитив.

— Тем лучше, — говорит Ортис, — тем лучше! вот и выяснишь при случае, к чему более склонна человеческая натура: к постоянству или изменчивости?

Карлос оживляется.

— Честно говоря, мне с моим характером милей постоянство.

— Ба! — восклицает Ортис.

— Однако объективно не могу не признать, что во многих обстоятельствах изменчивость гораздо лучше. Куда провести мсье Аллара?

— Да, — говорит Ортис, приближая трубку к уху, — я слушаю. А, чудесно! Сите Фальгьер семь, знаю, пятнадцатый округ, это ведь когда-то был мой район. Спасибо, Джулио. До встречи.

Он кладет трубку и смотрит на часы.