Возвращение Императора, Или Двадцать три Ступени вверх - Сергей Карпущенко

Когда Александра вытащили из-под обломков, он был бледен, как полотно. Хорошо владея собой, он сумел скрыть от окружающих острую боль, но последствия ушибов скрыть не удалось. Главное, сильно изменился его характер. Александр вдруг стал злым, мстительным, нелюдимым и подозрительным. Он судорожно пытался участвовать во всех сферах политического управления страной, долго сидел над государственными бумагами, но бумаги, как замечали придворные, выпадали из его слабеющих рук. К тому же в это время он начал опасаться заговора...

Приближенные, для которых опасная болезнь царя не была секретом, опасаясь, что физическое состояние императора при его маниакальной жажде действия может привести страну к плачевным последствиям, решили отстранить царя от управления государством. Появилась идея под предлогом смены климата вообще удалить царя из столицы. Для этой цели вначале избирается Беловеж, потом Спала, а затем Ливадия. Предлагали даже перевезти больного царя на остров Корфу. Самое интересное заключается в том, что умирающему царю были известны эти планы и он противился их осуществлению, но, изнуряемый бессонными ночами, он теперь почти все время находился как бы в забытьи, потеряв свою прежнюю железную волю.

Александра перевезли в Ливадию. Это обширное царское имение в Крыму с огромным парком, расположенным в живописном месте, оказалось для императора скорее тюрьмой, чем дачей. Часть построек и оранжерей были превращены в казармы для войск охраны, по окрестностям на расстоянии в несколько верст от имения рыскали патрули солдат и полиции. Император не доверял даже врачу, профессору Захарьину, полагаясь лишь на мастерство ворожей и на ладан своего духовника. Обиженный недоверием, Захарьин хотел было даже уехать из Ливадии, но его удержали. А царь все не хотел делиться своей властью, все пытался вникнуть в содержание государственных бумаг, которые он требовал присылать для личного утверждения, однако рассудок уже изменял ему...

Российская пресса обходила тяжкое положение императора Александра полным молчанием. Таковы были распоряжения. По-видимому, эти предосторожности были приняты из опасения, что переходным временем передачи власти из одних рук в другие могут воспользоваться антиправительственные силы и это приведет к беспорядкам. Во всяком случае, секретность была такая, что, когда в кафедральном Исаакиевском соборе Петербурга митрополит служил молебен о выздоровлении императора, хирурги Вильковский и Выводцев отбыли в Ливадию для бальзамирования тела умершего монарха Российской империи.

Ступень пятая

ОСКОЛОК ИМПЕРАТОРА

И только поезд, проехав с диким скрипом и скрежетом ещё метров двести, остановился, как тут же двери тамбура распахнулись, повинуясь лихим ударам чьих-то тяжелых сапог, и в вагон, прямо с седел, ввалились какие-то люди, по одежде которых невозможно было определить, кому они служат.

Бородатые, краснорожие мужики в лохматых бараньих шапках первым делом уткнули длинные стволы своих маузеров и смит-вессонов в животы тех, кто находился в тамбуре, и Николай с Томашевским за одну минуту превратились из мстителей в пленников людей, взявшихся неизвестно откуда и непонятно что желавших получить от пассажиров поезда.

Оставив дрожащего Ваганова, Томашевского и Николая "под приглядом" одного ствола, другие обладатели бараньих шапок вломились в вагон, для острастки пальнули в потолок так, что сверху посыпалась труха, и заорали:

- Эх, е-мое, граждане хорошие, сейчас же с багажом из вагона по порядку, тихо и без шума-гама выходють все! Кто станет возражать, тому мы сделаем свинцовую затычку в дырке! Ну, по порядку, с крайних начинаем и серединой завершаем! И без всяких фокусов!

Пассажиры глухо поворчали, но "лохматые" снова пальнули в потолок, после чего уже никто не возражал, и пассажиры, подхватив свои мешки и чемоданы, стали выходить по одному, а Николая, Томашевского и Ваганова, подталкивая в бока стволами, спихнули на землю первыми, чтобы не мешали свободному проходу трясшихся от страха пассажиров.

Оказавшись на земле, Николай осмотрелся по сторонам. В поезде было всего вагонов шесть, и вот из всех дверей прыгали сейчас на мягкий песок железнодорожного откоса люди. Кто свой скарб вниз бросал, кто тесно прижимал его к груди. Тут же пассажиров хватали под руки вооруженные, с пулеметными лентами наперекрест груди "лохматые" и ставили в шеренгу метрах в двадцати от поезда. Неподалеку маячили строения какой-то деревушки.

Скоро Николай увидел, что в дверном проеме вагона появилась Александра Федоровна - с лицом, искаженным мукой и тревогой. Но он ей даже не сумел подать руки, потому что уже был поставлен в строй рядом с поручиком и чекистом. Только искоса смотрел за тем, как она неловко прыгнула с высокой ступеньки, не удержалась и упала.

- Можно мне помочь моей семье? - спросил Николай у человека, в отличие от других не имевшего лохматой шапки, а красовавшегося в матросской бескозырке, на ленточке которой золотилось слово "Светозаръ".

"Матрос", пыхнув дымом, криво улыбнулся и сказал:

- Да буде, дядя, буде. Теперь уж твоей семье никто здесь не поможет, кроме нашего царя...

- Какого еще... царя? - спросил Томашевский, хмуря брови.

- Как какого? Законного императора России Николая Александровича, его величества, - отвечал вполне серьезно светозарец, ища в лицах своих пленных несогласия с этим сообщением, чтобы можно было убедить их в справедливости его каким-нибудь иным способом.

Но они промолчали, и только Ваганов, потупив взор, сказал:

- Так ведь убит же он... расстрелян...

"Матрос" зло затоптал цигарку, прозвенел пулеметной лентой, повешенной через плечо, зачем-то полапал рукоятку офицерского кортика, висевшего у него чуть выше колена, и сказал:

- Ты, батя, таких глупостев больше говорить-то не моги!

И будто в подтверждение его слов, не оставлявших сомнения в том, что "настоящий" император России должен находиться где-то рядом, со стороны деревеньки покатился по направлению к остановленному поезду какой-то клубящийся шар. Он оказался облаком пыли, поднятым всадниками, сидевшими в седлах уверенно и молодцевато. Все это Николай, однако, рассмотрел, когда в облаке появились контуры людей и лошадей, а ещё минуты через три можно было видеть, что в центре кавалькады мчится всадник в мундире с золотыми эполетами и богатым аксельбантом. Золотой гвардейский шарф перепоясывал его полный стан, плотные ляжки обтягивали гусарские чакчиры с вышивкой, а на ногах лаково блестели короткие гусарские сапожки с серебряными шпорами. Легкая сабля в золоченых ножнах и деревянная коробка маузера, хлопавшая всадника по ноге при каждом скачке коня, дополняли красочный, богатый наряд всадника. Но, что самое удивительное, чем ближе приближался всадник, окруженный свитой, тем отчетливее видел Николай, что лицо неизвестного очень походит на его собственное лицо, будто кто-то оживил его портрет да и посадил на лошадь... Видел он, и что выстроенные в две шеренги пассажиры тоже смотрят на подъезжающего с большим любопытством, а некоторые даже с трепетом во взоре. И едва подъехал всадник так близко, что всякий из шеренги мог его видеть и слышать отчетливо, как тут же, погарцевав немного для красы, поднял руку, другой рукой держа поводья горячего своего коня.

- Граждане России, подданные вы мои, чада мои возлюбленные! Сподобились вы увидеть самого государя России, императора Николая Александровича, который кланяется вам, чтобы и вы, помня всегда его милость, кланялись бы ему усердно и не кривя душой.

И человек с золотыми эполетами на плечах на самом деле низко поклонился пассажирам поезда, так низко, что Николай подумал было, что "Николай Александрович" не удержится в седле и упадет на землю.

- Знаю, прошел по земле русской слух, - продолжал всадник, - что меня-де с семьей расстреляли, и панихида-де по мне отслужена, и имена-де убийц уж и анафеме преданы. Ну что за нелепые, глупые слухи! Рад наш маловерный народ подхватить да другим передать всяку блажь. Так вот, зрите, дети мои! Еще в Тобольске удалось мне бежать из тюрьмы, со всею семьею бежать, и теперь возлюбленные домочадцы мои в месте безопасном, но мне ли укрываться от народа своего? Мне ли бежать в дальние страны, когда вижу я, что Россия страждет, нуждается в вожде, в сильной императорской деснице. И вот явился я к вам, - нет, вернее, вы ко мне, хоть и не по своей воле, чтобы вы порадели за дело государево, за восстановление престола, восхищенного у меня злыми ворогами отечества! Значит, слова мои к вам такими будут: силком никого принуждать не собираюсь, но кто добровольно на мою сторону перейдет, обещаю прощение и награду соразмерно вкладу в наше с вами российское дело. Переходите на мою сторону, православные и неправославные, все, кто любит меня! Будем жить покамест в той деревне, обстроимся, сил наберем - есть у меня и пушки, и пулеметы, а паровоз я любой теперь останавливать со своими орлами научился, так что, обретя силы немалые, двинем на Екатеринбург, с ходу город на шашку возьмем, а там за меня и весь Урал выступит, Сибирь поднимется, потому что нет в России более законного правителя, чем я, помазанник Божий Николай Второй!