Святые Спиркреста - Аврора Рид

Это стоит каждой горечи.

Медсестра, не получив от меня ничего, кроме коротких, формальных ответов, вздыхает и говорит, чтобы я был осторожен. Она рассказывает мне о выгорании, о важности отдыха и восстановления. Она говорит мне, что нужно заботиться о своем психическом здоровье, что оно так же важно, как и физическое. Затем она достает несколько листовок, протягивает их мне и говорит, что напишет записку, чтобы я освободилась от остальных занятий, чтобы я мог вернуться в свою комнату и отдохнуть.

— Нет. Спасибо, мисс, но в этом нет необходимости.

Она смотрит на меня с минуту. Ее глаза полны сочувствия, но ее сочувствие так же необходимо, как и ее записка. Мне не нужно ни то, ни другое. Ни то, ни другое не выведет меня в лучшие классы, ни то, ни другое не купит мне победу над Теодорой.

В конце концов она вздыхает.

— Ладно, Закари, все в порядке. Не стесняйся приходить ко мне, если тебя что-то беспокоит. И не забудь прочитать брошюру о панических атаках, которую я тебе дала, — лучше быть готовым к подобным вещам, иметь механизмы преодоления.

В этом мы можем согласиться. — Конечно, мисс, пожалуйста, не волнуйтесь. Я прочту все брошюры, которые вы мне дали.

Она кивает, явно не вполне удовлетворенная обменом мнениями, но поскольку я ничего не могу сказать, чтобы успокоить ее, я благодарю ее, извиняюсь и покидаю лазарет.

За дверью я вздыхаю и провожу рукой по своей слишком тесной груди и предательскому сердцу внутри нее. Затем я засовываю листовки в сумку и отправляюсь на следующий урок.

Глава 11

Сладкие сны

Закари

В последующие месяцы я ловлю себя на том, что наблюдаю за Теодорой в поисках признаков слабости — любых признаков того, что этот год дается ей так же тяжело, как и мне.

Но Теодора остается такой же непробиваемой, как и прежде.

Она скользит из класса в класс с тяжелым плащом бледных волос на плечах, ее лицо словно каменное, нечитаемое. С годами она выработала свой неповторимый стиль: малиновый блеск для губ и естественный макияж, за исключением теней для век, которые всегда нежного цвета: мятно-зеленого, гвоздично-розового или перистой листвы. Она почти не носит украшений, кроме серебряных сережек, и всегда использует одну и ту же сумку для переноски своих вещей — Kate Spade tote бледно-розового оттенка. Волосы она носит либо распущенными, либо полураспущенными, перевязанными лентой или заколотыми серебряными зажимами.

В классе она ведет себя с достоинством и большую часть времени держится особняком. Единственный раз она выходит из своей скорлупы, когда я заставляю ее, а сделать это довольно просто: все, что мне нужно сделать, — это слишком критично отнестись к чему-то без достаточных на то оснований или сделать заявление, в котором я выдаю свое мнение за факт.

В таких случаях Теодора бросает на меня взгляд, полный отчаяния. Иногда она пытается прикусить язык, но чаще всего ей это не удается.

Именно тогда она выходит из своей скорлупы, и тогда она по-настоящему сияет. Теодора — прекрасный оратор: она не торопится, все выверяет, она вдумчива и красноречива. Мне нравится ее голос: он тихий, но чистый, и в нем есть музыкальный привкус. Ее голос подходит для поэзии, и особенно для Шекспира. Когда наш учитель английского выбирает ее для чтения вслух, все слушают как завороженные.

Наблюдение за Теодорой, однако, не дает никакого результата. Почти невозможно определить, что она чувствует на самом деле, поэтому понять, борется она или нет, невозможно. Вполне возможно, что да — она может чувствовать такую же панику, тревогу и усталость, как и я.

Возможно, ее преследует тот же ужас, что и меня: парализующий страх оступиться, отстать и никогда не наверстать упущенное.

Но если она и боится этого, то никак этого не показывает.

Однажды вечером я выхожу из библиотеки и вижу фигуру за столом, наполовину скрытым рядом книжных полок. Я хмурюсь — у меня было впечатление, что я последний человек в библиотеке, — и подхожу ближе. Фигура прислонилась к перегородке, разделяющей стол на полукубики. На столе перед ней лежат книги и открытый ноутбук с темным экраном.

Я узнаю Теодору по бледности ее волос, по бледно-розовой сумке на стуле рядом с ней. Я подхожу ближе, держась поближе к книжной полке, надеясь, что тени сохранят тайну моего присутствия.

Теодора не поднимает глаз, даже когда я наконец дохожу до ее стола. Я понимаю, почему, как только ступаю рядом с ней.

Она сидит, прислонившись к перегородке, рука сложена, ладонь зажата между перегородкой и щекой. Она крепко спит, ее лицо смягчилось, а рот стал розовым. Ее волосы собраны в пучок, из которого выбились прядки. Одна из этих прядей падает ей на лицо и шевелится при каждом выдохе, как муслиновая занавеска на летнем ветерке.

Я отодвигаю стул рядом с ее креслом и сажусь на край, чтобы не придавить ее сумку. Мой рот по собственной воле растягивается в улыбку. Моя грудь чувствует себя странно, но не так, как во время приступа паники, а наоборот. Вместо того чтобы чувствовать себя слишком тесно, она кажется широкой и просторной, как открытое небо.

Теодора во сне выглядит мягкой, нежной и сладкой, как зефир. Я могу откусить от нее кусочек — у меня возникает невероятно детское желание протянуть руку и прижаться ртом к ее щеке, просто чтобы проверить, так ли она сладка на вкус, как выглядит.

Протянув руку, я кладу ее на плечо и сжимаю. — Теодора.

Ее глаза медленно открываются, и изо рта вырывается вздох. Она сонно улыбается, и ее веки снова закрываются, как будто она погружается в сон. Затем она резко поднимается, испугав нас обоих.

— Я заснула! — восклицает она, заправляя за уши выбившиеся пряди волос и вытирая глаза.

На ее лице паническое выражение, как будто ее застали за преступлением, а не за сном. Я улыбаюсь ей и отступаю назад, давая ей пространство. — Похоже на то, да.

Она качает головой. — Я не хотела.

— Нет, я не могу представить, что ты хотела. Ты выглядела не совсем обычно.

Сейчас она приводит себя в порядок, и я наблюдаю в реальном времени, как сонная Теодора скрывается за фасадом ледяной королевы Теодоры. Она поправляет волосы, поправляет галстук, раскладывает книги перед собой в аккуратные стопки.

— Я просто устала, — говорит она. Ее осанка, всегда такая прямая и формальная, стала еще более