Комната Вильхельма - Тове Дитлевсен

о Лизе и мальчике. Милле терпеливо слушала, осыпая поцелуями его солоноватую на вкус кожу от плеч до кончиков пальцев. Она любила его. Но всё равно сказала: «Тебе не стоило их бросать. А мне нельзя было для тебя всё так упрощать».

10

За завтраком главный редактор Харальд Прекрасноволосый (он был лысым, за исключением нескольких блеклых пучков волос прямо над ушами, напоминавших охапки соломы, которыми обычно кормят зубастых лошадей) читал интервью в своей газете — он любил это делать в библиотеке: его притягивало благоухание книг и унаследованных вещей, хотя их большая часть когда-то принадлежала знатному семейству его жены. Интервью заняло целый разворот, в заголовке значилось: «Одной быть чудесно!» Харальд сам сформулировал его. Он подвинул газету к жене.

— Почитай-ка, — довольно произнес он. — Вильхельму это явно не понравится.

— А она неплохо выглядит для своего возраста, — ответила жена.

— Нам нужно было взять в кадр ее мальчишку и нового ухажера, но не вышло.

Статья начиналась самым известным стихотворением Лизе:

Двумя мужчинами всегда

Мой путь пересечен.

Один — в него я влюблена.

Другой — в меня влюблен.

Далее следовал вопрос Веры «А кто третий?»; она отметила «уютненькую трубку» в пепельнице и букет «пылких зимних роз», которые пришлось принести фотографу. В ответ на этот исполненный любопытства вопрос журналистка получила «нежную и загадочную» улыбку Лизе, не затронувшую «грустных пасмурно-серых глаз». Харальд был не очень доволен таким описанием и особенно тем, что, по всей очевидности, нашумевший результат объявления не был выставлен напоказ.

Он взволнованно перевел взгляд на жену: злые языки поговаривали, что именно она была настоящим редактором газеты. Из серебряного кофейника она налила себе еще одну чашку, издав тихий вздох. Казалось, кофейник слишком тяжел, и всё стало слишком тяжелым: жизнь, замужество, исчезающие годы и поздний плод в ее чреве, который она сначала приняла за опухоль. В ее-то годы — и первенец!

— Глупый заголовок, — глухо произнесла она усталым голосом. — Если бы одной было так чудесно, то она не стала бы давать объявление.

— Здесь имеется в виду, — обиженно принялся объяснять Харальд, — что избавление от этого негодяя для любой женщины должно считаться даром божьим.

— За что ты его так ненавидишь?

Жена слегка нахмурилась, помешивая кофе, и совсем не смотрела в сторону мужа. Выражение сильных эмоций она принимала за невежество.

— Это не так, он мне не противен. У него всего лишь уникальная способность к тому, чтобы заставить меня чувствовать себя полным болваном. Большое облегчение, что он больше никогда не осмелится появиться в редакции.

— А где он теперь появляется?

— В любом случае не в газете. Уйдя от нее, он большую часть времени провел на больничном. Но тиражи растут. Хотя долго так не продлится. Стоит только обнаженным девушкам, геям или трансвеститам добраться до комнат юношей на фермах Ютландии, и всё испарится. Тогда нам придется пытать удачу с рубриками о культуре.

Фру Прекрасноволосой уже столько раз доводилось это слышать, что не было никакого желания как-либо реагировать. У нее не было желания ни к чему, но четкая и ясная мысль пробилась через беременную леность, пока фру рассматривала расцветший куст магнолии, хотя его время уже прошло, как и ее собственное.

— Разве не планировалось, что Лизе Мундус напишет для газеты мемуары? — спросила она с наигранной озабоченностью. — О своем наверняка интересном замужестве? Сейчас все просто без ума от прямолинейных откровений знаменитостей — или как там говорится?

— Но не наши читатели. Они находят это гадким.

Несколько часов спустя эта мысль всё-таки показалась ему оригинальной находкой, созревшей исключительно в его голове. Он набрал номер Лизе и без труда договорился о встрече.

Тем же утром она получила неприятную новость из налоговой: нужно уплатить задолженность — пять раз по десять тысяч крон. На счету таких денег не было. И всё из-за того, что в прошлом году у нее был большой доход и никто не подсказал распределить его на несколько лет. Это скорее докучало ей, чем сильно тревожило. Она вспомнила, что если не отказаться от совместного налогообложения, Вильхельму от нее не уйти. Все несчастья от того, что мир вокруг меняется, и тут ничего не поделаешь. Все покупки делала фру Андерсен, поэтому Лизе понятия не имела о ценах. Сколько стоит яйцо? По утрам мальчик всегда делился им с котом, и все трое с радостью, уважением и преданностью наблюдали за этим уютным ритуалом, как будто желток оказывался в их желудках и даровал невиданную стойкость, чтобы пережить все невзгоды. Этим утром стены кренились вовнутрь, а тонкие шторы слегка вздрагивали, словно от внезапных порывов ветра. Вовнутрь же прозрачного мальчика пробрались темные черви страхов и разврата, и его очаровательная игра с котом, эта мрачная и нежная игра — ее нужно было исполнять с песней или в танце — всего лишь отвлекала от катастрофы, столь страшной, что нельзя было представить ее масштабы. Мысленно Лизе притянула его к себе: раньше он всегда наделял ее силой, и было ясно, что мир как таковой ничего собой не представляет, но стоило всему дрогнуть и затрястись — и приходилось придавать каждому отдельному бессмысленному действию вроде поедания яйца на завтрак неожиданное важное значение. Так ее мать крестила хлеб, прежде чем разрезать, сама не осознавая зачем.

Мальчик улыбнулся ей и прижал салфетку к губам. Фру Андерсен задула свечу — она отсчитывала дни до сочельника, и Лизе неожиданно принялась пожирать Курта таким взглядом, который пугал и отталкивал его во время проживания у фру Томсен, если хозяйка вдруг решала, что он мог бы сгодиться для чего-то дельного. Когда она с беспомощным выражением лица протянула ему над столом ядовито-зеленые бумаги, ничего в его существе и голосе не выдало ясного понимания причин его ненависти к Вильхельму, которая мгновенно вспыхнула внутри. Он лишь на секунду опустил тяжелые веки (успев, однако, рассмотреть цифры) и произнес, не глядя на нее:

— Тебе надо разобраться с налоговой. Или попросить аванс у издателя и взвалить бремя на него, — каждое слово было взвешено, будто он испытывал глубочайшее уважение к языку.

Но она ничего не ответила. Тема перестала ее интересовать.

Мгновение он удивленно разглядывал свои руки. Они расслабленно лежали поверх одеяла, словно не принадлежали ему и были чем-то, что фру Андерсен забыла забрать. Он спрятался в кровати Вильхельма, где заскользил в призрачную мглу болезненных сновидений.

От телефонного звонка Лизе вздрогнула, как вздрагивает поезд, когда без какого-либо сигнала наконец-то отправляется, проведя на