Комната Вильхельма - Тове Дитлевсен

этот мужчина, которого он никогда не видел, всё глубже и глубже проникал в него, заменяя мечтательную дымку души резкими и грубыми очертаниями человека, настолько безрассудно следовавшего своим порывам, что это даже до чего-то довело. Лизе не предъявила никаких требований, которых Курт так опасался, прочтя объявление. Сначала он испытал от этого облегчение, но немного погодя его охватила смутная тоска, которую немного рассеивало общение с мальчиком. Когда они оставались наедине, Курт мог рассказывать мальчику о самом себе, и в этих историях словно прорисовывался Вильхельм двадцатилетней давности — молодой и дерзкий юноша, о котором спокойно можно было сочинять стихи, ведь никто из них двоих не был с ним знаком.

Стоило Курту перенести действие своих историй в Америку, как Том заливался смехом от этой откровенной лжи, но, возможно, правда его совсем не интересовала. Факт всё же оставался фактом: прежде чем перестать ждать от Курта хоть чего-то, его отправили в Лос-Анджелес, где один солидный родственник владел винной компанией. Этот самый родственник кротко смирился с тем, что Курт — никудышный коммивояжер, который предпочитает распивать пиво в одной из бесчисленных, но совершенно одинаковых придорожных гостиниц, жавшихся к бензоколонкам, лишь бы его не игнорировали мелкие торговцы, которые с улыбкой обслуживают посетителей, прежде чем с сердитым ворчанием позволить ему оставить листовки на прилавке. Родственник разместил его на чердаке собственного роскошного особняка, расположившегося рядом с домами кинозвезд и сценаристов, — но, к несчастью, бок о бок со своей восемнадцатилетней дочерью, отличавшейся красотой и умом. Курт одержал над ней победу в порыве храбрости, которой и след простыл, когда всё свершилось. Он лишь помнил, что был настолько пьян, что едва попал в замочную скважину, хотя та и была обрамлена недавно отполированной чеканной латунью.

Со временем красавица начала за ужином бросать в его сторону многозначительные взгляды, а однажды вечером прижалась к нему в темном чердачном коридоре и прошептала, пробежав пальцами по его густым волосам, что он ее большой и озорной мальчишка. Курту это было очень неприятно, и он решил найти другое жилье, поскольку агрессивные девушки уже тогда внушали ему ужас. Но странное поведение красавицы пресеклось к моменту, когда ее отец пригласил юношу в свой роскошный кабинет. Велел сесть и разразился грубыми ругательствами, потому что поступок, о котором Курт и не подозревал, запятнал честь семьи и повлек за собой еще много чего ужасного. До Курта всё дошло только вечером, когда мать девушки высказалась напрямую и потребовала, чтобы он немедленно убирался туда, откуда приехал. Слишком ошеломленный, чтобы хоть о чем-то думать, он получил билет в одну сторону на лайнер «Куин Мэри — 2». Темнокожий шофер проводил его до борта судна и сунул в руку пачку купюр, из которых к моменту, когда Курт ступил на родную землю, осталось лишь десять долларов.

За время путешествия он освежил свои юридические недознания и понял, что придется скрываться от властей. На деле всё сложилось проще, чем он себе представлял, и те события стали казаться столь отдаленными, что скорее напоминали ночной кошмар, будто произошли на другой планете. Как следствие, в нем проснулся немалый страх перед алкоголем. Переезжая, он намеренно не взял с собой чемодана. Внутри лежали личные документы: свидетельство о рождении, паспорт, американские водительские права и большая коллекция визитных карточек, на которых фигурировали его разнообразные, но одинаково впечатляющие звания: директор, редактор издательства, руководитель по экспорту и писатель. Подобные личности встречаются довольно часто, но, как правило, их можно найти только в винных барах и утренних трактирах, где они, похоже, появляются из нездоровой дымки — она так и стоит вокруг людей, живущих бессистемно и нерегулярно.

Именно это Лизе отметила с некой равнодушной профессиональной любознательностью: земля проглатывает таких персонажей за шесть или семь лет. Дождь смывает их, стены впитывают в себя или болезнь, сама по себе незначительная, выбивает почву из-под ног — они же совсем не сопротивляются. Но в этом полном неудачнике было что-то необычное, что ее личный эгоизм и несчастье помешали ей разглядеть. Вильхельму Беглецу не удалось подавить сострадание в Курте Добром. Оно, словно тошнота, поднималось, когда Лизе по вечерам рассказывала о своей беспризорной и отчаянной любви тем низким, блеклым голосом, который заело на одной и той же пластинке. Только мальчику удавалось отвлечь ее от извечной темы, почему Вильхельм покинул ее и что можно было сделать, чтобы этого избежать, будь она более бдительной. После еды Том обычно уходил к себе. Там стояли телевизор, радио, стереосистема, соседства с которыми в одной комнате его родители не выносили. Кроме того, каждый раз, когда они втроем оказывались вместе, в воздухе появлялось небольшое напряжение. Лизе и Том были поглощены вечным стремлением не допустить третьего. Для этого им необходимо было лишь вспомнить истории с участием Вильхельма, которые оба пережили и над которыми смеялись, когда Вильхельм этого не замечал. Он впадал в бешеную ярость, если его действия вопреки ожиданиям вызывали радость, и это объединяло его с молодым человеком, спрятавшимся за подкладкой чужой одежды. Они оба так рьяно обращались к воспоминаниям о нем, что постоянно перебивали друг друга.

На этот раз это была история о том, как Вильхельм напился, оставаясь вменяемым. Да, он любил валяться в постели дни напролет, потягивая виски или ром, и предаваться чтению вслух или длинным слезливым истерикам, для чего постоянно нуждался в публике. Лизе и Том по очереди дежурили у его кровати, и в период Милле было чудесно, ведь она так охотно подменяла их. Казалось, она и вовсе могла обходиться без сна. Как-то по особому поводу позвонил секретарь Вильхельма: надо было выступить в студенческом профсоюзе с речью на английском в честь какого-то выдающегося американца. Покачиваясь, серолицый, с большими темными мешками под глазами, он ввалился в гостиную и уселся там в одних трусах. Выглядел так, будто для спасения жизни вот-вот придется его откачивать. В такой момент он не был ни опасен, ни непредсказуем. Ему даже удалось лукаво подмигнуть мальчику и, щелкнув пальцами, приказать: «Сбегай и принеси мне шесть бутылок пива, хочу напиться, но остаться вменяемым!» Он выставил бутылки перед собой и скованными движениями снимал с них крышки, а прежде чем выпить одну за другой, пристально всматривался в стекло, словно желая убедиться, что внутри содержится обещанный объем. Затем он хорошенько отрыгивался и говорил: «Вы не поверите, но через несколько часов мне предстоит произнести лучшую речь на английском, которую когда-либо доводилось слышать этому человеку в нашей стране. Между прочим, он туп как пробка». Так Вильхельм отзывался обо всех мужчинах.