Ассы – в массы - Миша Бастер

И вот – про запреты. Малопонятное новое искусство, как и диссидентство, было тоже гонимым, а иногда равнозначным. И начало восьмидесятых для меня больше всего связано с «делом журнала АЯ». Гебуха стала заниматься журналом «А-Я», который издавал Игорь Шелковский в Париже. Если я не ошибаюсь, первый номер вышел в 81-м, всего было издано семь номеров. Этот журнал по-своему создал то современное искусство, которое у нас сейчас есть. Все абсолютно по-взрослому. Когда не было ничего, вдруг появляется из ниоткуда – из Парижа – полноцветный, качественный супержурнал. Со статьями Гройса, Тупицыных. Последние, поскольку жили в Нью-Йорке, где и был «нью вейв», пытались этот термин привить к тому, что происходило и здесь, в том числе и в рамках «Апт-Арта». Но все было сложнее. Примерно так же как с термином «авангардное искусство»: слово-чемодан, в которое можно было запихать все, что угодно. И если говорить про местный нью вейв, то он появился чуть позднее, когда случилось дело художника Сысоева. Там были, конечно, и прямые связи и пересечения с диссидентами, но все-таки вся эта тусовка была после. Сысоев затронул арт-тусовку по краю, и мне кажется, что комитетчики просто тогда свой маркетинговый план выполняли и получали за такие дела премии. Постоянно мониторили эту среду, интересовались.

М.Б. Творчество этого сюрреалистического периода было достаточно разнообразным и многие художники развивались в канве соц-арта, работая с темой изнанки советского сознания и обыгрывая символику советского строя. Творения эти естественно вызывали неоднозначную реакцию у «наблюдателей» и приводили к достаточно смешным ситуациям.

Показательна история с художником Плавинским, а может и не с ним: кто-то сделал для военкомата портрет Ленина, который читает речь с мавзолея. Причем сначала этого никто не понял, а потом стали звонить через месяц. Интересоваться…

С.В. Но интересовались вежливо и интеллигентно. В данном случае никого перебора не было абсолютно. Аня Гордиенко, которая вышла замуж за диссидента нашего Шатравка, рассказывала, что они пережили, когда уезжали в Америку. Они жили в Потаповском переулке, где сейчас клуб «ОГИ», на первом этаже, и визитеры ломились в дверь буквально каждые пять минут. Спрашивали спички и сигареты. Нормальные ребята с прямыми челюстями. Не Дяди Степы, но частили, чтобы напомнить, что ты не один на белом свете. Очень деликатно. Менее деликатны были комсомольцы. Помню, вроде, Ване Бурмистрову подосланные комсомольцы прямо в подъезде отрезали волосы. Это уже хипповые истории начала восьмидесятых, когда еще была «система»…

Н.О. С хиппи немного другая история. В семидесятые годы они были питательной средой. Я несколько лет провел в кафе «Аромат». Теперь там кафе «Жан-Жак», и посещает его такая же художественная богема. Редкое стечение обстоятельств, преемственность. И к этому кафе в восьмидесятые многие имели отношение; например, Катя Филиппова; тот же Сережа Шутов туда ходил и был там практически смотрящим, когда работал в музее Востока. Субкультура хиппи была важна в определенный момент. Такой бульон и старт-ап, с которого практически все начинали. А уже дальше все расходились по другим местам и, к сожалению, люди, которые там застревали, вклеивались в эту матрицу, и это откладывало отпечаток на всю жизнь. Вот Анька Герасимова, умнейшая тетка, но пример как раз озвученного.

М.Б. В любом случае это была независимая коммуникация со своей системой распространения информации, «вписками» и «квартирниками».

С.В. Это ужасно… (фальцетом) Ребята, закройте окна, я не могу петь! Пожалуйста, не курите здесь, а вообще – дайте немного денег музыкантам. Ребята, чуваки, вы здесь играете, дайте немного денег. Такие специальные коммерческие отношения – ну, какими коммерческими они могут быть, когда играют все равно не для денег? Понятно, что двадцать пять рублей с таких концертов не получишь. Собирались ради того, чтобы посидеть, попеть, послушать. И можно сказать, что на «квартирниках» были все время одни и те же люди, и через этих людей шел поток различной информации. У нас тоже такие «квартирники» проводились постоянно, потому что все жили рядом, а потом все это тоже перерастало в наигрывание.

У нас на Речном вокзале был такой бермудский дружеский треугольник. Катя Филиппова, с которой я познакомился во время крымского пленэра, жила в «китайской стене»; рядом в башне жил Серёжа Рыженко, который в те времена создал группу «Футбол» с Валей (его женой – ред.), рядом буквально жил я. Все музыканты плотно общались; приезжали в свое время «Кино», мы ходили на шашлыки с Шевчуком, и смешно кричали местные вслед: о, битлы пошли, все в черном. Петя Мамонов ходил на «квартирники», садился и слюнку пускал. Тогда он ходил в одних и тех же джинсах, у него был клетчатый пиджачок и усики такие. Однажды Петя с Леликом приехали к нам на Речной, и Петя очень красиво достал банку с ананасами и заедал ананасами пиво. Такая вот была эстетика. И ради того, чтобы просто хорошо посидеть и время провести, все это и делалось. Надо сказать, что публика была очень благодарной и серьезно к этому движению квартирному относились: слушали, запоминали конкретные песни, которые не были нигде изданы. Вот сейчас это в клубе невозможно представить – приходят какие-то люди, краешком глаза смотрят, а в основном все своими делами занимаются.

Н.О. Я тоже делал у себя дома квартирники для питерцев, когда у меня была квартира в Никулино… Там были Рыженко, Кинчев, Майк, Башлачев, 85-й год… да, Башлачев был последний. Я даже умудрялся своих соседей приглашать, какие-то деньги собирать и отдавать музыкантам. Там как раз двадцать-тридцать рублей ребята иногда собирали – тем, кто из Питера, просто на билеты. Такое много где происходило, когда расцвел «Апт-Арт». И в квартире Никиты, и в квартире Рошаля, состоялся первый концерт Цоя в Москве. Впрочем, первый концерт Свиньи в Москве – тоже. Я на нем присутствовал, когда Грише Забельшанскому колонки для классической музыки сожгли. Там все время Майк любил останавливаться ночевать у Никиты, еще до «Апт-Арта», и вели они долгие умные беседы. Не помню, выступал ли Майк, но контакты с Питером налаживались через музыкантов.

М.Б. Как началась «Среднерусская возвышенность»?

С.В. Никола мне позвонил и попросил приехать на Ленинский проспект. Мы отрепетировали первую песню «Галя гуляй», с которой и выступили. Попадание в этот новый мир сработало, как революция. Я познакомился с людьми, которых раньше не встречал, целый сложившийся пласт нового искусства. Это сильно повлияло на психику. Сработало, как бомба замедленного действия. Даже переезд в Берлин я осознал не сразу. Такой вот, параллельный советскому, этот неформальный мир был.

Так получилось, что творчество мое сложилось между музыкой и живописью. Музыкальное началось с такой штуки, как мы это называем, «Колдунчики», которые до сих пор существуют. Люди приходили и вместе играли музыку, неважно какую. В восьмидесятых мы с товарищами базировались в чудовищном месте, которое называлось «Завод нестандартного оборудования имени Александра Матросова». Из нас единственным профессионалом был барабанщик, который пытался даже на этом заработать деньги. Возил на какие-то свадьбы, и был откровенный лабух. А я был если не начинающим, то и не стремящимся… Была своя точка. Вот и все.

При этом я занимался живописью. В «полиграфе» был замечательный преподаватель живописи Буржелян, и мы все стали «бурженистами». Классный живописец, наследник «Мира искусства», который проводил постоянные практики в каких-то хуторах, там, где Бруни писал. А летом все ездили писать в Крым. При этом он был настолько классный человек, с ним все хотели общаться. Он был стержень, важная часть эпохи. Не КЛАВА, а его школа живописи на меня повлияли. У него осталась масса хороших учеников. Мы ходили, рисовали этюды, а параллельно я работал на заводе Курчатовского института в НИИ неорганических материалов, это давало бронь от армии.

М.Б. Только вот я не понял географической связи. Ты все время говоришь про район Речного, а я знаю про Новослободскую и мастерскую в центре.

С.В. Родился я на улице Грановского в самом центре. Потом постепенно стали расселять квартиры и мои родители, получив такую возможность, уехали на Речной вокзал. Там построили первые хрущобы. Массовое расселение из центра началось оттуда. Речной вокзал – совершено удивительное место, население которого состояло наполовину из москвичей, которые уехали в новостройки, наполовину из деревни, которая была за кольцом и приехала жить в Москву. Там были совершенно чудовищные баталии. За железной дорогой стояла деревня Бусиново, а с другой стороны – платформа Ховрино. Я себя школьником помню, когда мы мальчиками ездили на велосипедах, трясли банками и кричали, что сегодня будет событие. И буквально в середине железнодорожной насыпи собирались толпы с одной стороны и с другой. Друг друга заваливали камнями. Это худшие стороны. А лучшие – там в принципе было нормальное место. Там прошло мое детство золотое.