Кошмар на Полынной улице - Дарья Буданцева

шахт Туманных гор. Сейчас их затопило, поэтому другого такого не будет. Верхняя чаша Часов заполнится новыми кругляками, как только дар перейдет другому. Все, что нужно делать, написано на свитке, он спрятан в столе. Главное – нельзя отвести горе без оплаты или с малой оплатой, иначе Часы будут отбирать твое здоровье. Часы и Весы работают вместе. Я знала это, но случалось, что слишком жалела несчастных. Если бы удержала свое сердце, сейчас была бы здоровее…

– Зачем ты мне это говоришь? Я не собираюсь превращаться в тебя!

– Знаю. Просто вырвалось, – пани Горегляд попыталась улыбнуться, но получилось криво…

…Яруна крепко обняла мать, словно хотела отдать ей хоть немного тепла и жизненных сил, а потом ушла к себе в комнату.

Она долго плакала и никак не могла успокоиться, но в конце концов утерла слезы и достала перо и пергамент.

Писала она почти до рассвета, вымарывая целые строки и начиная заново.

Почтовый голубь улетел, как только полиняло небо на востоке. А Яруна долго ворочалась и уснула, когда сквозь тонкое кружево занавесок уже протиснулось солнце.

Перед завтраком, пока служанка одевала ее, Яруна шепотом спросила:

– Паулинка, ты меня любишь?

– Вот спросили так спросили, госпожа! – хихикала рыжая, споро, но бережно завязывая многочисленные тесемки на платье.

– Все для меня сделаешь?

– Хоть в прорубь головой! – серьезно ответила Паулинка, которая словно почувствовала, что для шуток не время.

– В прорубь не надо, но дело не легче…

– Пугаете, госпожа.

– Маму хочу увезти.

– Фух! Вот нашли тоже заботу! Карета-то наша вон какая громадная, хоть три мамы поместится, – повеселела Паулинка.

– Ты не поняла. Насильно увезти. Чтобы она тут не умерла.

– Как это – насильно? Пани Горегляд – насильно? – оторопела Паулинка и даже выпустила из рук очередную тесемку. – Это же смерти подобно! Проклянет иль превратит в мышь!

– Святая Богородица, ты что несешь?

– Ничего не несу, только повторяю, что люди говорят. Матушка ваша, конечно, помогает людям, но всех неугодных изводит, – уверенно прошептала Паулинка, обернувшись на двери. – Вчерась, пока вы с ней ужинали, мы с Мареком по городу пошли гулять и заглянули в таверну, что на соседней улице. Добротная такая, грушковицу наливают отменную! Вот и узнали там всю правду…

Яруна вздохнула. Про мышей она с детства слышала. Она даже знала, откуда шли такие слухи. Пани Горегляд помогала только тем, у кого стряслась настоящая беда, и отправляла восвояси всех, кто считал, что она обычная колдунья, которая за деньги может порчу навести.

– Паулинка, ты кому больше веришь? – Яруна пристально посмотрела в круглые серо-зеленые глаза служанки.

– Ну… так-то вам, госпожа…

– Вот и славно. Тогда скажи Мареку, чтобы готовился. Как только получу ответ из Выжграда, напою матушку сонными травами, и поедем домой.

– Ой, а как же… – Паулинка посмотрела на живот Яруны.

– Осторожно поедем, времени еще много. Я тут лишнего дня не останусь и рожать в этом доме не хочу. Малыш у меня спокойный и послушный, – Яруна улыбнулась и погладила живот, – дождется.

С ее приездом дом матери, казалось, ожил и посветлел. Выйдя к завтраку, Яруна принюхалась: на всех этажах царил густой и пряный аромат горячей выпечки, который вытеснял менее приятный запах жженого пергамента. Пани Горегляд была спокойна и даже весела. Более того, она собственноручно испекла для Яруны ее любимые имбирные плюшки с душистым перцем. Та с напряжением ждала, что мать спросит о принятом решении, но про Часы и про передачу дара речь так и не зашла. Вместо этого мать расспрашивала о жизни в Выжграде, о муже и его семье. На радостях Яруна съела слишком много плюшек и уснула прямо в кресле – все же ночные бдения были ей не на пользу.

Но спала она недолго: разбудили тупая тягучая боль и ощущение мокрых юбок. Ребенок не стал ждать своих двух недель.

Повивальная бабка, лучшая в городе, прибыла в дом пани Горегляд уже через полчаса и сразу же строго спросила, что ела Яруна. Узнав об имбирных плюшках с перцем, бабка с негодованием взмахнула руками:

– Да что же это деется, Пресвятая Матерь! Любая крестьянка знает, что нельзя на поздних сроках младенчика имбирем да перцем выманивать, не усидит.

– Я не крестьянка, я не знала, – защищалась пани Горегляд, отводя глаза.

Роды были долгими и мучительными. Пани Горегляд не отходила от дочери, крепко держала ее за руку и душила, как могла, приступы своего кашля. Повивальная бабка, которая пользовала самых богатых горожанок, сначала опасливо поглядывала на хозяйку мрачного дома, но потом словно забыла о ней – слишком трудно дитя выходило в новый мир. Паулинка, вмиг утратившая беспечность и жизнерадостность, белкой металась по всему дому, исполняя требования повитухи. Яруна первое время терпела, молча дышала и тужилась, когда приказывали, но потом начала кричать так, что звенели окна, а после и вовсе стала проваливаться в беспамятство, лишь изредка выныривая и шепча: «Как мой малыш?»

В один из таких моментов ребенок наконец появился, и Яруна истощенно засмеялась, сперва обмерев от счастья. Но очень скоро она в тревоге замолчала. Новорожденная девочка с лицом, сморщенным, словно у старушки, не дышала. Ни шлепки по крошечной попке, ни встряхивания, ни продувания, ни окуривание дымом сушеного пятисила – самой мощной целебной травы, что знали люди, – не помогали. Бледное тельце тряпочкой болталось в руках повивальной бабки. И тогда Яруна завыла. Громко, истошно, безнадежно.

Пани Горегляд схватилась за сердце, которого у нее, по мнению горожан, не было. Она смотрела на отложенную в сторону, наскоро обмытую внучку, так и не увидевшую этот свет. Смотрела на поседевшую в одночасье Яруну, что билась в судорогах отчаяния. Смотрела на повивальную бабку и Паулинку, суетливо и безуспешно пытающихся остановить кровотечение роженицы. Смотрела на черную, как угольки в Часах, мглу, что начала окутывать комнату.

Поймав встревоженный и безнадежный взгляд повивальной бабки, пани Горегляд похолодела. Она резко встала и впервые погладила дочь по голове, прошептав живым, печальным голосом, который и сама не слышала уже многие годы:

– Я сейчас, Яруночка. Принесу тебе нужное питье.

– Мама, не уходи! – хрипела Яруна, цепляясь за черное платье белыми холодеющими пальцами.

– Я скоро приду. Все будет хорошо, клянусь. И… прости меня, если сможешь…

…Пани Горегляд не вернулась. Ни вскоре, ни позже. А когда наверху трижды ударило – гулко и металлически, – а потом что-то упало так тяжело, что дом дрогнул, Яруна все поняла. Она из последних сил заголосила, испугав бабку:

– Мама! Мама, не надо, я согласна!

Дом ответил