Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное - Сергей Владимирович Михалков

Все нетерпеливо ждали наступательных боев.

Орлов прекрасно выразил это тогда в стихотворении «Прощание с землянкой»:

Мы не вернемся вновь назад:

Мы этот день два года ждали.

Ракеты к западу летят,

Зовут грохочущие дали…

Когда я вернулся, мой друг Дм. Хренков — откуда ему было знать, что двадцать лет спустя он напишет книжку о поэте Сергее Орлове! — рассказал, что Орлов все время поддерживал связь с редакцией. Последняя — случайная — встреча была по пути к Новгороду. Одна из редакционных машин увязла в снегу. Проходивший по шоссе танк остановился и мгновенно вытащил машину. Это был танк гвардии старшего лейтенанта Сергея Орлова, направлявшийся к полю боя.

Орлов участвовал в боях за Новгород и в феврале 1944 года написал стихотворение «Танки в Новгороде»:

Матерь — новгородская София…

Стены опаленного Кремля…

Через улицы твои пустые

Мы прошли с ветрами февраля,

Громыхая тяжкою бронею,

Будто витязи седых взамен,

Александра Невского герои —

Танковый отдельный батальон.

Однако воевать ему оставалось недолго — в одном из февральских боев тяжелый снаряд угодил в его машину. Орлов был охвачен пламенем, жестоко обгорел, но его все-таки удалось спасти. Ни о какой службе в армии, конечно, не могло быть и речи.

В стихотворении, посвященном матери, Екатерине Яковлевне, Орлов написал:

Я на землю по трапу ступил,

За которую в битву ходил,

Спал в снегу у лесного костра,

Шел навстречу горячим ветрам,

В тесном танке два раза горел,—

Несмотря ни на что, уцелел.

«Несмотря ни на что» — это звучит достаточно весомо. Особенно если иметь в виду строки, написанные примерно через год, уже после Победы: «Вот человек — он искалечен, в рубцах лицо. Но ты гляди…»

Жестокие слова, сказанные подполковником Глушанковым в деревне Дусьево летом 1943 года, оказались вещими.

Уцелел.

Написал замечательные стихи о танкистах.

Но какой ценой?

Поздней осенью 1946 года я — уже в штатском платье — приехал в Ленинград. Мы встретились с Орловым. 31 декабря он подарил мне только что вышедшую под редакцией его нового друга М. Дудина книгу стихов «Третья скорость».

«От старого волховчанина, — написал Орлов на книге. — За все доброе в дни 8-й армии».

1 марта 1947 года я предложил А. Тарасенкову, уже давно вернувшемуся в родное «Знамя»: «Может быть, Вы напечатали бы мою рецензию на книгу стихов Сергея Орлова „Третья скорость“? Орлов — мой фронтовой питомец, мы вместе с ним были на Волховском фронте, в известной всем волховчанам деревне Дусьево (неподалеку от Вашей Ладоги). По-моему, книга его заслуживает положительной оценки. В частности, очень хорошее стихотворение „Его зарыли в шар земной…“, которое Вы с Вишневским справедливо защищали от нападок…»

Рецензия моя на «Третью скорость», не помню уж почему, появилась не в «Знамени», а в «Звезде».

Незадолго перед тем один из московских критиков (этого человека уже нет среди нас, и не стоит называть его фамилию) написал, что в стихотворении С. Орлова «Его зарыли в шар земной…» звучит «нота ноющей жалобы и безвыходной размагниченной тоски». Приблизительно тогда же подверглось резкой критике стихотворение М. Исаковского «Враги сожгли родную хату…».

Теперь, когда прошли десятилетия, особенно хорошо видно, что эти произведения, имеющие между собой много общего, по праву заняли выдающееся место в нашей поэзии первых послевоенных лет, да и вообще в советской поэзии.

Полностью приведя стихотворение в рецензии, я спрашивал: «Действительно ли в этом стихотворении звучит „нота ноющей жалобы и безвыходной размагниченной тоски“? Я думаю, что нет. Оно говорит о смерти солдата с подлинно солдатской суровой мужественностью. Простые похороны бойца поэтически осмыслены как выражение высшей воинской доблести и чести».

Эти строки, написанные тридцать лет назад, справедливы, но истинный масштаб стихотворения «Его зарыли в шар земной…» все-таки не оценен в них по достоинству. Теперь этот масштаб окончательно ясен.

Стихотворение написано с почти лермонтовской силой.

Почему именно лермонтовской?

Потому что оно — осознанно или подсознательно — перекликается со знаменитой лермонтовской «Могилой бойца»:

Он спит последним сном давно,

Он спит последним сном,

Над ним бугор насыпан был,

Зеленый дерн кругом.

…На то ль он жил и меч носил,

Чтоб в час вечерней мглы

Слетались на курган его

Пустынные орлы?

Хотя певец земли родной

Не раз уж пел о нем,

Но песнь — все песнь, а жизнь — все жизнь!

Он спит последним сном.

Трудно поверить, что это написано шестнадцатилетним мальчиком. «Но песнь — все песнь, а жизнь — все жизнь!» — от этой горькой мудрости не может не сжаться любое человеческое сердце. А чего стоят «пустынные орлы»!

Бессмысленная тщета подвигов, которые совершил уснувший навеки боец, губительный тлен, вечное забвение, несмотря на тс что «певец земли родной не раз уж пел о нем», — таков бесконечно скорбный, властно омрачающий душу смысл «Могилы бойца».

Автор стихотворения «Его зарыли в шар земной…» также глубоко скорбит о павшем герое. Но его стихотворение — торжественно-скорбный салют, высшая воинская почесть, оказываемая павшему. Эта почесть тем более высока, что павший — простой рядовой солдат, «без званий и наград»:

Ему как мавзолей земля —

На миллион веков.

И Млечные Пути пылят

Вокруг него с боков.

На рыжих скатах тучи спят,

Метелицы метут,

Грома тяжелые гремят,

Ветра разбег берут.

В этом посмертном пейзаже все дышит грандиозным, глобальным движением: «Млечные Пути», «грома», «ветра», «пылят», «метут», «гремят», «разбег берут»…

Сама Вселенная салютует павшему своей вечно продолжающейся бесконечной жизнью.

Заключительная строфа, при всей ее разящей скорбности, тоже звучит как торжественный последний салют:

Давным-давно окончен бой…

Руками всех друзей

Положен парень в шар земной,

Как будто в мавзолей…

Перекличка с «Могилой бойца» — не только ритмическая — здесь, пожалуй, наиболее явственна («Он спит последним сном давно…» — «Давным-давно окончен бой…»). Но на этот раз речь идет не о тлене и забвении, которые скорбно венчают жизнь и смерть павшего воина, а о бессмертии и вечной воинской славе. Поистине, «на миллион веков…»

Рецензию на первую книгу Орлова я назвал «Перед второй книгой».