Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное - Сергей Владимирович Михалков

апрельским днем 1943 года в сырой землянке на Волховском фронте!

Прощаясь, лейтенант доверчиво согласился оставить мне на какое-то время свою заветную тетрадку — я хотел, не откладывая дело в долгий ящик, отобрать несколько стихотворений для нашей газеты.

Когда он ушел, я вновь и вновь читал и перечитывал его стихи, и у меня все тяжелее становилось на душе.

Не за горами были новые бои, вероятно еще более трудные, чем под Карбуселью. Не век же нам сидеть среди волховских болот и лесов! Какую же участь готовят эти новые бои только что ушедшему от меня командиру танка «KB»?

Без малейшего риска я мог предсказать ему будущее настоящего поэта. Вот он, один из новых писателей, кому суждено появиться в годы войны, чтобы запечатлеть ее на страницах своих книг!

Надо действовать. Надо добиться, чтобы его перевели к нам в редакцию. Причем делать это нужно, конечно, тайком от него. Сам он никогда не захочет покинуть свой танк. Надо сделать все помимо него и поставить его перед свершившимся фактом.

Что говорить, нам, военным журналистам, тоже порой доставалось. Но это же было все-таки не то, что на танке «KB»! Прежде всего, я решил добиться, чтобы лейтенанта хоть на несколько дней отозвали в распоряжение редакции, К тому времени у меня наладилась переписка с добрым приятелем довоенных дней — А. Тарасенковым. Он служил в частях морской авиации на Ладоге и находился совсем неподалеку от нашей деревни Дусьево. Повидаться нам не удавалось, но переписывались мы часто.

В моем письме к Тарасенкову от 12 мая 1943 года был такой абзац: «Я поглощен сейчас вытягиванием из одного танкового полка молоденького паренька, пришедшего ко мне как-то со стихами и оказавшегося очень талантливым поэтом. Посылаю Вам в качестве образца одно его стихотворение, написанное, по-моему, прелестно. Сейчас он на пять дней у нас в командировке, но я рассчитываю, что удастся его оставить у нас насовсем. Если это выйдет, я могу умереть спокойно — хоть одно доброе дело я в своей жизни сделал!»

К письму было приложено стихотворение «Карты», переписанное мной из той самой заветной тетрадки. Привожу его целиком:

Трудный день окончен в школе,

Вечер темный за окном —

Погадай, родная, что ли,

Карты разложи кружком.

Карты врут, а сердцу легче,

Сядь поближе у огня.

Погадай за день истекший

На бубнового меня.

Только карта все плохая,

Вижу — дрогнула рука…

Справа падает лихая

Дама черная — тоска…

Слева — дальняя дорога

Да казенный интерес.

Снова на сердце тревога —

Туз виней, шестерка крест…

Но, быть может, в этот вечер,

Средь других едва видна,

Предвещающая встречу

Карта ляжет хоть одна.

Хоть одна, война не вечна.

Мир наступит над землей,

И вернусь в далекий вечер

Я, согласно карт, домой.

Подпись — гвардии лейтенант Сергей Орлов. (Стихотворение никогда не печаталось и было впервые опубликовано в этом очерке, когда он появился в «Литературной газете».)

Но оставить Орлова в редакция не удалось.

Какое-то время он у нас пробыл. Стихи его одно за другим печатались в нашей газете — она называлась совсем не по-военному: «Ленинский путь». Впервые имя гвардии лейтенанта Сергея Орлова появилось в газете 3 мая 1943 года. Вслед за стихотворением «Тебе, боец!» 11 мая мы напечатали «Танк „KB“», 12 мая — «Немцев гонят к мысу Бон…», 13 мая — «Мы выполнили Сталина приказ…». Но короткий срок командировки окончился, и Орлов вернулся в свой танковый полк.

В июне 1943 года — впервые за время войны — я съездил в Ленинград. Нужно было получить у наиболее известных поэтов блокадного Ленинграда стихи, которые наша скромная газета могла бы напечатать «первым экраном». Мне удалось получить стихи у В. Инбер, Б. Лихарева, А. Прокофьева, В. Саянова. Встретившись с Прокофьевым, я тотчас заговорил с ним об Орлове. Он сказал, что вместе с Саяновым и Лихаревым собирается побывать в нашей 8-й армии. Может быть, на месте удастся сделать все возможное.

В июле ленинградские поэты действительно приехали в нашу «восьмерку». Мы с Прокофьевым отправились в 286-ю стрелковую дивизию, которая считалась «моей», потому что я в ней часто бывал. Пока мы были вместе, я не раз напоминал Александру Андреевичу об Орлове. Когда мы вернулись из дивизии, Прокофьев разговаривал об Орлове с членом Военного совета армии генералом Зубовым, но добиться ничего не удалось.

Ленинградские поэты уехали. Оставался последний шанс — обратиться к подполковнику С. Глушанкову. Он ведал в политотделе армии агитацией и пропагандой. Это был человек, влюбленный в литературу. К людям, так или иначе с ней связанным, он относился с неподдельным уважением.

Но Сергей Венедиктович меня не поддержал.

— Дорогой друг, — сказал он как можно мягче, — если бы ваш Орлов был рядовым солдатом, все было бы очень просто. — Он напомнил, как по его инициативе отозвали из части и перевели в армейский ансамбль солдата, оказавшегося выпускником одного из московских театральных училищ. — Но Орлов — лейтенант, командир танка. Кто разрешит нам перевести его в редакцию? — Глушанков тяжело вздохнул: — Ничего не поделаешь, война! Одно из двух — или он геройски погибнет в бою, или уцелеет и напишет замечательные стихи о танкистах.

Я на всю жизнь запомнил эти слова.

Между тем Орлов, ничего не ведавший о переговорах, которые велись за его спиной, время от времени появлялся у нас в редакции. 5 сентября газета дала литературную страницу, где было напечатано стихотворение гвардии лейтенанта С. Орлова «У костра». Кстати сказать, рядом печатались стихи другого даровитого лейтенанта, которого также ожидало будущее поэта, — Анатолия Чепурова. Через две недели мы напечатали стихотворение Орлова «В землянке» (оба эти стихотворения вошли в его книгу «Третья скорость», вышедшую в Ленинграде в 1946 году и явившуюся его поэтическим дебютом). В ноябре появились стихи, написанные гвардии старшим лейтенантом С. Орловым, — «Счастье», «Сталинград». К тому времени Орлов командовал уже не танком, а танковым взводом.

Осенью 1943 года было решено издать книгу о боях на Волховском фронте. Меня отозвали в Политуправление фронта. Вернулся я в редакцию лишь в феврале 1944 года. В жизни 8-й армии произошли за это время большие перемены. Она, наконец, покинула насиженные места среди волховских болот и перебралась под Новгород.