В паутине сладкой лжи - Каролина Шевцова

кружит над ним. Еду ему вон собрала. Вкусно же вам, Андрюша? Ну вы ешьте, ешьте. — Кусок застрял поперек горла. Я убрал контейнер с недоеденным мясом в сторону и взял стакан с соком.

— Ну скажешь, как всегда, — вступилась мама Тины, — Андрей наш гость, мы его совсем не знаем. А кстати, Андрей, где вы живете, кем работаете? У вас есть дети? А жена?

Сок разлился на стол, а я закашлялся.

Нельзя злиться, Андрей. Ой, нельзя, не ведают они, что несут. Ну, то есть, так я себе говорил. И в противовес своим же мыслям злился. Дьявольски злился в тщетных попытках справиться с кашлем.

— Ляля, дочка! Ну что же ты сидишь? Похлопай Андрюше по спине, ты же видишь, нашему гостю нехорошо? Неужели мясо слишком перченое? — На этот раз мама Тины обратилась ко мне: — Знаете, девушки, когда влюблены, бывают такими рассеянными. Ведь могла и переперчить.

Знаки, активно подаваемые Борисом Сергеевичем, никак не действовали на его женщин. Впрочем теперь меня занимали не они, а Алевтина. Скривившись, как если бы кто-то наступил ей на ногу, она встала со стула и осторожно пошла ко мне. Хотелось разобраться, что так изменило настроение своенравной девчонке: я, или назойливость тёти.

Я кашлянул снова, на этот раз умышленно, чтобы посмотреть, к чему приведёт этот цирк.

— Ну же, Ляля, ты постучишь Андрею по спине? А не то я встану из-за стола и постучу тебе по голове!

Тина вздрогнула. Я не видел этого, но готов был поклясться, что она вздрогнула. Опустила кулачок на ткань моего пиджака и тут же одернула его обратно — словно бабочка, подлетевшая слишком близко к огню. Неприятная догадка уколола меня: я был ей противен.

Достаточно на сегодня, да и на целый год вперед. Мои больные фантазии, нежданное сватовство, эта сумасшедшая девчонка. Чужие люди с их проблемами, а ведь мне и своих с головой хватает.

Я резко встал со стула, случайно задев Алевтину, все еще стоявшую у меня за спиной.

— Большое спасибо, Борис Сергеевич, за завтрак и за гостеприимство. Но, честно говоря, мне пора идти.

— В смысле, идти?! Куда? — он удивленно поднял уставшие пустые глаза.

— Идти, в смысле, насовсем. Домой. В общем, спасибо, еще раз поздравляю со свадьбой, но на этом все — я ухожу.

— Как так? — тетя Настя всплеснула руками. — Боже мой, вот прямо сейчас и уходите?!

— Именно сейчас.

— Нет, ну мы так просто вас не отпустим. Вы же… вы же… — Она оглядывалась по сторонам, пытаясь найти предлог, чтобы задержать меня в этом доме еще на час, а лучше на всю жизнь.

— Ляля, проводи гостя, — сухо произнесла мама Алевтины. В ее взгляде сквозило разочарование.

Тина кивнула. Она бы сделала все, что скажут ее родители, не то что гостя до калитки довела, она бы и с самолета без парашюта прыгнула.

Омерзительная жертвенность.

— Я уже вызвал такси, — процедил я.

— Это не займет много времени, улыбнулась Алевтина одними только губами, — И впрямь, хорошо бы попрощаться.

— Ну вот видите, Андрей, наша Ляля букет тосковать по вам! — Я с удивлением посмотрел на Тину. Вид ее не выдавал скорби от скорой разлуки. Она растерянно озиралась по сторонам, теребя в руках ткань холщовой сумки. Сумка… откуда она взялась и зачем ей понадобилась тут, во дворе дома?

— Соня, не оставляй Лялю одну, сходи вместе с ними, — во взгляде Отца Тины засквозило беспокойство. Кажется, любимые родственнички не в первый раз спроваживали Алевтину ни весть к кому. Меня же тут никто не знал, и такая беспечность по отношению к молодой девушке, почти ребёнку…

Борис Сергеевич встал из-за стола и пожал мне руку. Так крепко, будто знал, что мы прощаемся навсегда. Я посмотрел в его уставшие впалые глаза и попытался сказать что-то ободряющее, но передумал. Не зачем.

Уже втроём мы вернулись обратно в дом, я шел впереди, сестры на два шага сзади.

— Андрей, я вас догоню, — произнесла Тина, — Сонечка хочет показать мне ремонт в комнате, это быстро.

Можешь не торопиться, — буркнул, не глядя в ее сторону.

Я медленно спустился по лестнице на улицу. Здесь было тихо. Дом располагался почти на краю города, или где-то рядом с садовыми товариществами — многоэтажек не видно, зато есть роща. Листья на деревьях не успели пожелтеть под летним солнцем. Молодые, ярко зелёные, они лучше любых антидепрессантов убеждали, что все будет хорошо, потому что впереди ждало лето.

Если бы не пасмурное небо и грязь под ногами — всю ночь лил дождь — то я бы даже прогулялся пешком до вокзала. А так — такси.

Приложение Яндекса загружалось кое-как, я решил перезагрузить телефон, как вдруг меня кто-то окликнул.

— Андрей Юрьевич, а я вас тут жду, решил не заходить в дом, оно как-то не очень вежливо, на свадьбу без приглашения, верно же?

Подняв взгляд от экрана, я увидел перед собой мужчину. Смутно знакомые черты лица, но где мы могли встречаться, не помнил.

— Вы меня вчера уволили, — подсказал незнакомец.

Я снова посмотрел на него: блестящая лысина, с зачёсанными прядями волос, по мышиному мелкие глаза и острые уши, брюки перетянутые тканевым ремнём, висели на нем как на вешалке. Но больше всего мне запомнилась его засаленная, несвежая рубашка.

Я скривился. Ты можешь быть сколько угодно беден, ты можешь жить один, без жены, быть бытовым инвалидом и даже не знать, как включается стиральная машина, но изволь носить чистое белье и гладить рубашки. Ненавижу небрежность.

— Я вас не нанимал, чтобы уволить. Гордей, кажется?

— Гордеев, — поправил меня журналист и добавил, озираясь: — да бросьте, все мы прекрасно понимаем, по чьему звонку было увольнение. А ведь я пятнадцать лет проработал там и был хорошим журналистом!

— Гордеев, а имя своё не напомните?

— Егор.

— Егор Гордеев? Гордеев Егор, — я медленно, растягивая по слогам, повторял его фамилию, — фонологическое извращение какое-то, не находите? А, впрочем… Егор, вы были плохим журналистом, так что в мировом масштабе информационное поле ничего не