Россия против Наполеона - Вольдемар Балязин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одновременно началась погрузка и вывоз сотен тысяч канцелярских и судебных дел из архивов Сената и судов всех инстанций, архива Министерства иностранных дел, коллегий и десятков присутственных мест. Кроме того, вывозилось казенное имущество из Оружейной палаты, Патриаршей ризницы, из московских церквей и монастырей. Ростопчин сумел собрать из незанятых французами уездов Московской губернии более пятидесяти тысяч подвод, но их все равно не хватало, и потому многое было оставлено в Москве.
Навстречу русской армии вывозились мука и крупа, шанцевый инструмент, боеприпасы, но подвод на все это оказалось недостаточно, и Кутузов требовал и требовал помощи.
22 августа армия Кутузова подошла к селу Бородино и тут же начала укреплять избранную для генерального сражения позицию. А 26 августа в половине шестого утра началась одна из величайших битв всемирной военной истории. Известен ее исход: в полночь с 26 на 27 августа русская армия оставила позиции и отошла за Можайск, первый на ее пути уездный город Московской губернии.
В ожидании врага
Отступая к Москве, Кутузов не терял надежды соединиться с «московской силой», но ее все не было. 28 августа в деревне Крутицы войскам был зачитан приказ Кутузова, в котором говорилось: «Мы дадим ему (неприятелю – В. Б.) конечный удар. Для сего войска наши идут навстречу свежим войскам, пылающим тем же рвением сразиться с неприятелем». Однако резервов все не было, и последующие его письма к Ростопчину стали заканчиваться фразой: «Ради Бога, прошу помощи скорейшей».
В ночь на 31 августа армия получила приказ выступать к Москве, и вскоре ее авангард остановился у Дорогомиловской заставы, правый фланг расположился у деревни Фили, а левый опирался на Воробьевы горы.
За три дня до этого, 28 августа, в Москву вошли обозы с ранеными под Бородино. Очевидец происходящего офицер С. Н. Глинка записал об этом: «Гробовая равнина Бородинская вдвигалась в стены Москвы в ужасном, могильном своем объеме. Раненых раскладывали на плащах, шинелях, на соломе и прямо на земле на Смоленском рынке. Обыватели спешили обмывать запекшиеся их раны и обвязывали и платками, и полотенцами, и бинтами из разрезанных рубашек.
А потом раненых стали разносить по домам, ибо уже к 28 августа было так много пустых и брошенных домов, что в них легко разместились многие тысячи покалеченных солдат и офицеров. Через день москвичи пришли в великое смятение: стали разбивать кабаки, собираться толпами, требуя от начальства вести их навстречу неприятелю. Из арсеналов начали выдавать оружие, но никто добровольцев не организовал, и они напрасно от восхода солнца до заката прождали московского главнокомандующего, который в афишках, расклеенных накануне, обещал возглавить горожан и повести их «на супостата».
Ростопчин приказал отрезать веревки у церковных колоколов, чтобы не ударили в набат, призывая к грабежам и бунту. Он же приказал закрыть все питейные дома, винные лавки и погреба и запретил продажу вина. Сколь ни справедливы были эти меры, они вызвали у московской бедноты недовольство Ростопчиным.
Таким было положение в Москве перед тем, как к городу подошла отступающая русская армия.
1 сентября в деревне Фили, в избе, где остановился Кутузов, состоялся военный совет, на котором было принято решение сдать Москву Наполеону без боя.
Совет в Филях 1 сентября 1812 года
В журнале военных действий читаем следующее о совете в Филях. «Сентября 1. Армия отступила к г. Москве; расположилась лагерем: правый фланг пред деревнею Фили, центр между селами Троицким и Волынским, а левый фланг пред селом Воробьевым; арьергард армии при деревне Сетуни.
Сей день пребудет вечно незабвенным для России, ибо собранный совет у фельдмаршала князя Кутузова в деревне Фили решил пожертвованием Москвы спасти армию. Члены, составлявшие оный, были следующие: фельдмаршал князь Кутузов, генералы: Барклай-де-Толли, Беннигсен и Дохтуров; генерал-лейтенанты: граф Остерман и Коновницын, генерал-майор и начальник главного штаба Ермолов и генерал-квартирмейстер полковник Толь.
Фельдмаршал, представя военному совету положение армии, спросил мнения каждого из членов на следующие вопросы: ожидать ли неприятеля в позиции и дать ему сражение или сдать оному столицу без сражения? На сие генерал Барклай-де-Толли отвечал, что в позиции, в которой армия расположена, сражения принять невозможно и что лучше отступить с армиею чрез Москву по дороге к Нижнему Новгороду, как к пункту главных наших сообщений между северными и южными губерниями.
Генерал Беннигсен, выбравший позицию пред Москвою, считал ее непреоборимою и потому предлагал ожидать в оной неприятеля и дать сражение.
Генерал Дохтуров был сего же мнения. Генерал Коновницын, находя позицию пред Москвою невыгодною, предлагал идти на неприятеля и атаковать его там, где встретят, в чем также согласны были генералы Остерман и Ермолов; но сей последний присовокупил вопрос: известны ли нам дороги, по которым колонны должны двинуться на неприятеля?
Полковник Толь представил совершенную невозможность держаться армии в выбранной генералом Беннигсеном позиции, ибо с неминуемою потерею сражения, а вместе с сим и Москвы, армия подвергалась совершенному истреблению и потерянию всей артиллерии, и потому предлагал немедленно оставить позицию при Филях, сделать фланговый марш линиями влево и расположить армию правым флангом к деревне Воробьевой, а левым между Новой и Старой Калужскими дорогами в направление между деревень Шатилово и Воронкова; из сей же позиции, если обстоятельства потребуют, отступить по Старой Калужской дороге, поелику главные запасы съестные и военные ожидаются по сему направлению.
После сего фельдмаршал, обратясь к членам, сказал, что с потерянием Москвы не потеряна еще Россия и что первою обязанностию поставляет он сберечь армию, сблизиться к тем войскам, которые идут к ней на подкрепление, и самым уступлением Москвы приготовить неизбежную гибель неприятелю и потому намерен, пройдя Москву, отступить по Рязанской дороге.
Вследствие сего приказано было армии быть в готовности к выступлению…»
И хотя решение это было принято прежде всего благодаря Кутузову, самому ему было тяжелее всех. «Старый фельдмаршал, – пишет историк Н. А. Троицкий, – не хуже любого из своих генералов понимал, что значит Москва для России. Давно ли он прямо говорил и писал Ростопчину и самому царю, что считает своим долгом „спасение Москвы“, что „с потерею Москвы соединена потеря России“! Теперь же, оставленный без подкреплений, он лучше чем кто-либо видел, что спасти Россию можно, только пожертвовав Москвой, и глубоко переживал тяжесть такой жертвы: несколько раз за эту ночь слышали, что он плачет. Для русского народа в то время подлинной столицей была Москва. Поэтому русская армия восприняла решение оставить Москву болезненно. „Какой ужас, какой позор, какой стыд для русских!“ – писал в те дни своей супруге генерал Д. С. Дохтуров… Солдаты плакали, ворчали: „Лучше уж бы всем лечь мертвыми, чем отдавать Москву!“ – и досадовали на Кутузова: „Куда он нас завел?“
«Армии выступают сего числа ночью…»
2 сентября армия пошла через Москву. Вместе с нею двинулись через все московские заставы – северные, восточные и южные – многие тысячи телег и экипажей, десятки тысяч горожан, покидавших город пешком. Это движение напоминало гигантское человеческое половодье, хлынувшее враз по всем площадям, рынкам и переулкам. Кутузов еще не знал, сколь велико недовольство москвичей против него, и сначала поехал через город верхом, но потом пересел в карету и попросил своего адъютанта князя А. Б. Голицына проводить его из Москвы «так, чтоб сколько можно ни с кем не встретились».
Организацию прохода войск через город Кутузов поручил Барклаю. Он дал ему этот приказ сразу же после совета в Филях 1 сентября, и тогда же Барклай написал Ростопчину: «Армии выступают сего числа ночью двумя колоннами, из коих одна пойдет через Калужскую заставу, а другая пойдет через Смоленскую… Прошу вас приказать принять все нужные меры для сохранения покоя и тишины как со стороны оставшихся жителей, так и для предупреждения злоупотребления войск, расставляя по всем улицам полицейские команды. Для армии же необходимо иметь сколь можно большее число проводников, которым все большие и проселочные дороги были бы известны».
Ростопчин быстро и четко выполнил приказ, и дисциплина при проходе войск через Москву была строжайшей. Барклай провел в седле восемнадцать часов и выехал из Москвы с последним отрядом в 9 часов вечера. Вместе с ним выехал из Москвы и Ростопчин. Как генерал-губернатор Москвы Ростопчин считал своим долгом быть при армии, пока она будет находиться в пределах Московской губернии.
И уже вечером 2 сентября солдаты и офицеры отступающей русской армии увидели на горизонте зарево московского пожара…