Люди из ниоткуда. Книга 2. Там, где мы - Сергей Демченко

Это два дня.

Потом ещё день-два, покуда Тайфун будет кусать губы в раздумьях, — где же я, и почему задерживаюсь. И что я задумал на самом деле. И что же на самом деле значат те слова, которые я ему написал, какой смысл я в них вложил…

Он знает, что я держу слово. Но не меньше он любит всякие шарады. Он помешан на них. И никуда не ринется, покуда не разгадает, — будет ждать. Поверь мне. Вилле очень умён, не скрою. Но он не умнее меня. И клюнет на ту удочку, которую я ему забросил.

Он волей-неволей даст мне и вам время. Как раз то время, которое всем нам так нужно. Пожалуй, всё. Что делать здесь, вы знаете.

Сделайте так, чтобы мой уход не заметил никто. Особенно мои. Спросят — скажи, что ушёл на разведку. Чем меньше глаз будут видеть моё отбытие, тем выше вероятность, что я всё-таки дойду по назначению…

С этими словами я повернулся к ним спиною, чтобы идти, но в последний момент притормозил и окликаю Упыря через плечо:

— Не переживай ты так. Я могу почти гарантировать, — если я к нему приду, никто из Семьи не пострадает. Он вообще не пойдёт тогда в эту сторону, на наши рубежи. Как ни крути, эта скотина меня всё ещё уважает… — Почему мне так приятно осознавать эту маленькую убеждённость?

Есть такой принцип: боится — значит, уважает. Может быть, может быть…

— И последнее. Могу я ещё попросить тебя о единственном одолжении? — Упырь как-то сник, будто из него разом выпустили весь воздух. Он знает: спорить СЕЙЧАС со мною бесполезно. Я всё равно сделаю именно так, как решил.

— Да… конечно… Всё, что нужно…

— … если я не вернусь…. скажи моим, что я буду помнить и любить их всегда. И везде. Где бы ни был. Обязательно скажи…

Упырь засопел, словно хотел разразиться уже многословной отповедью на мою такую пессимистичную тираду, но Иен жёстко, но вроде успокаивающе, положил ему руку на плечо.

(Ты молодец, полковник… Уж тебе мне точно ничего не нужно говорить. И тебе чертовски идёт твоя молчаливая и так уместная сейчас традиционная английская сдержанность!)

— Скажу, не сомневайся… — Вурдалак с мукой выдохнул заготовленные мне гневные слова, — иди с Богом…

— Спасибо, Славик… Ты всегда был мне лучшим другом, если что…

Я просто поднимаю вверх сжатую в кулак руку и снова поворачиваюсь, чтобы идти вниз, в подвал.

Уже собираясь толкнуть толстенную дверь, я вдруг слышу голос Иена:

— Сэр… — Я на секунду замираю перед дверью.

— Да, Лондон?

— Честь имею, сэр Гюрза…

— Честь имею, мистер Хоуп! — я улыбаюсь про себя и сильно толкаю холодную, равнодушную к людским бедам, сталь двери…

… Всё, что находится в арсенале, услужливо сверкает жирными, начищенными боками. Шур, Луцкий и Нос постарались на славу. Словно на ярмарке тщеславия, здесь выстроились планка к планке карабины, автоматическое оружие самых разных наименований, марок и систем. Отдельно возлежат вальяжные, курносые и глупые пистолеты. Они — отдельная каста на этом торжище могущества.

Как продажные девки, выставляют напоказ свои «прелести» трофейные и самопальные наши «хлопушки», — фугасы, гранаты, мины…

Настоящий Рынок Смерти. Бери любое изделие — и просто сделай кого-то мёртвым. По своему выбору и прихоти.

Здесь теперь есть почти всё, чего может пожелать душа воина. Разорив гнездо дятла Долдона, мы стали ещё сытнее в плане боеприпасов и вооружения. И угостить у нас тоже есть чем. В достаточном количестве и ассортименте…

Но я пришёл сюда совсем, совсем не за этим…

…Сильный нажим с последующим давлением вниз на боковую перекладину столешницы верстака…, так… Противовес, подвешенный на тонком тросе, в асбестовой трубе где-то в глубинах бетонной стены, приходит в движение вниз… и вынимает из скрытых отверстий три небольших клинкета. Из массивного железного бруска, держащего снаряжённую мощную пружину…

Теперь нужно чуть приподнять на себя низ кажущегося вмазанным в стену ящика-пенала… И скрытая, обильно смазанная годы назад пружина освободится из плена толстостенного пластикового лотка…

Несильно щёлкнув, она, наподобие арбалетной спусковой скобы, хищно соскользнёт со своего ложа, где спала долгих двенадцать лет… И через эксцентрик сдвинет вперёд-вверх металлическую пластину, сквозь боковое отверстие которой проходит в маленьком подшипнике стальной шток… Тот, в свою очередь, послушно толкнёт поршень пневматического держателя багажника…

И…

…Вуаля! Обитый жестью тяжеленный ящик уже можно легко, по шаровым петлям… просто открыть в сторону. Как дверцу кухонного шкафа.

За ним… Ах, да… — разве я ещё никому и никогда не сказал, что за ним?!

… В двух «цинках», что размерами и формами с добрые бабушкины сундуки, лежит офигенно укомплектованный, щедрый "последний прощальный привет" от Полковника. Точнее, уже от тогдашнего генерал-лейтенанта…

Хоть ты и редкостная скотина, Спрут, но всё-таки ты точно знаешь, чем напоследок порадовать своего «отставника»… Лучше и не бывает, пожалуй…

Ну, здравствуй, здравствуй, моё печальное и развесёлое ПРОШЛОЕ…

… Толстые ручки врезаются в ладони, словно упрямо не желая являть на свет то, что так уютно и спокойно коротало свой пыльный и пока ещё безобидный век за надёжной дверцей с кодовым замком.

Ну, полноте вам, милые дети Преисподней! Пришёл и ваш черёд отплатить мне, вашему старому хозяину, заботой и вниманием за столь долгий покой и тепло обильного масляного ложа…

…Уходя, я всегда гашу за собою свет. И плотно притворяю двери…

…Лес был по-своему прекрасен, — в этих районах то дремучий и тёмный, то рассеянный частыми группами деревьев по покрытым почти сопревшей травою и или мелким мергелем крутым и не очень склонам, — он скрадывал мои шаги, словно пряча меня от опасного и сумасшедшего мира.

Быть бы этой красоте в листве и зелени — цены бы ей не было. А так — лишь можжевельник да вековые сосны устояли перед налетевшим похолоданием. Деревья торопливо раскидали платья по покрытой уже даже не впитывающимися лужицами земле, будто оставшись без исподнего. И теперь стыдливо прикрывали срам почерневшими ветвями… Да всё капало и капало откуда-то сверху…

Сколько же лет я не был здесь… А почти ничего не изменилось. Разве что подросли или состарились деревья. Природа могучее нас. Тех, на которых год от года множатся всё более заметные признаки дряхления.

Я вздыхал, вспоминая об оставленном жилье, где сухо и тепло, чего-то ждал… и продолжал осторожно поспешать дальше.

По всем слоям моей «новой» и одновременно такой знакомой, распрекрасной амуниции, в такт моим шагам и движениям, сочилась вода.

Под деревьями суше не было. Наоборот, — углубления под их корнями были полны водицы, которая булькала и пузырилась от часто падающих в них капель непрекращающегося липкого и холодного дождя.

И негде было укрыться от падающего редкими хлопьями снега…

Я делаю шаг, на долю секунды замедляю инерционное колебание тела… — и вновь переношу вес на другую ногу.

Шаг, другой…тысяча, десять тысяч…

Я давно иду так, как нас когда-то учили. Экономно, практически бесшумно и размеренно.

Если нужно, я умею идти так сутки напролёт, или более. Чёрт, как же много я умел когда-то… Когда-то я чувствовал себя почти Богом, — настолько уверенно, легко и играючи мне удавалось управляться с этим миром…

Хотя стоп! Почему «когда-то»? Почему "удавалось"?! Прислушиваясь к себе, я явственно чувствовал, как с каждым шагом, с каждым ударом пробуждающегося сердца и движением рук я словно оттаиваю.

Словно возвращаюсь в какие-то до боли знакомые мне дали; возношусь к не забытым, но уснувшим истокам, от которых начинает свой бег река моей почти забытой, но ещё вроде совсем недавней прошлой жизни…

Пьянящее, ликующее чувство свободы… Полной, не стеснённой ничем и никакими рамками, — абсолютной и принципиально личной… Вот оно, это лекарство от ржавчины времени!

Мне всё, всё дозволено, и никто, ни единая душа не в состоянии остановить мой неспешный бег по водам собственного Всевластия…

Я сам, сам остановлю кого угодно! Я чувствую, я знаю это, и вместе с этим чувством, со всё растущим наслаждением ощущаю, как словно распрямляются лёгкие, слежавшиеся за годы вынужденного безделья. Как стучат молоточками очищенные от пустого нагара клапаны моего железного сердца…

Как легки, сильны и послушны все мои члены, — ничего не забывшие, никогда меня не предавшие…

Я снова становлюсь собой. Прежним и настоящим. Таким, каким привыкло видеть и бояться меня это глупое небо! Каким я знаком этому потерянному миру…

И пусть я на пороге собственного предела, пусть я не считаю, что проживу достаточно долго, чтобы снова увидеть над ним позабытое Солнце… Мне и без того выпало великое счастье, — вновь переживать беспредельное могущество собственного тела!