В вяземском окружении. Воспоминания бойцов 6-й дивизии народного ополчения. 1941–1942 - Анатолий Владимирович Дарков

чем по два-три часа, но холод, сырость и тревога гнали сон прочь. Мы слезли с машины, пытаясь найти приют в соседних домах.

Я зашел в один дом. Он был полон. Народу было так много, что все стояли, даже трудно было закрыть дверь.

В избе было душно и, оттого что часто открывалась дверь, холодно. Все люди находились в состоянии какого-то неопределенного ожидания. Ведь где-то совсем рядом были немцы, а может быть, мы были уже у них в тылу. Этот вопрос волновал всех. Все молчали, и вдруг раздался хрипловатый голос. Говорил высокого роста красноармеец, я сохраню особенности его говора: «Сталин все знаеть. Он их заманаеть, заманаеть, а потом как дасть!» Никто ему не ответил, столь нелепыми были его слова, столь были они далеки от происходящего…

Выйдя на улицу, каждый прислушивался: не слышно ли где стрельбы. Кругом все было тихо, только шумел ветер в деревьях да хлюпала грязь по дороге. Часа в три утра мы получили приказ двигаться дальше. Когда мы уезжали из деревни, машина, на которой ехало комендантское отделение, свернула куда-то вправо по дороге, которая шла вдоль аллеи из высоких старых лип. Мы проехали по этой дороге минут пять и поняли, что отстали от других. В этот момент перед нами разорвалось несколько мин, выпущенных из какого-то невидимого нам миномета. Машина успела вовремя свернуть назад, и вскоре мы присоединились к колонне машин нашего штаба. Скоро стало светать, погода немного стихла, перестал идти снег и дождь, но дорога стала очень тяжелой, то и дело приходилось слезать с машины и общими усилиями вытаскивать ее из грязи. Ехали мы очень медленно, местами не более пяти километров в час. Часов в десять утра мы проезжали через большую деревню. Она носила следы разрушения. Видимо, ночью ее бомбили немецкие самолеты, то там, то тут виднелись разбитые и сгоревшие дома. Здесь увидел я несчастную женщину, наверное, мать погибших детей и хозяйку сгоревшего дома. Она сидела прямо на земле, вытянув вперед ноги, руками она держалась за голову, с которой беспорядочными космами спускались перепутанные распущенные волосы. Дикими, блуждающими глазами смотрела она на то место, где еще вчера был ее дом, жили ее дети, а теперь дымились развалины, покрытые пеплом пожарища. Женщина как-то беспомощно покачивалась и кричала, нет, не кричала, а выла, как не может выть и зверь, выла человеческим голосом, полным ужаса и безвыходного страшного горя – горя матери, потерявшей своих детей. Этот голос и эту несчастную русскую женщину я никогда не смогу позабыть.

Во второй половине дня мы остановились в небольшом смешанном леске с молодыми, еще не подросшими соснами. Это, видимо, было место, куда должен был переместиться штаб дивизии, когда он покинул Мойтево. Место это было вблизи от местечка, которое называется Волочек. Я приступил к своим обязанностям коменданта. Осмотрев лесок, я нашел несколько старых блиндажей, которые сохранились здесь еще с июля или августа месяца. В одном из блиндажей расположились полковник Шундеев, полковник Лебедев, начальник первого отдела дивизии и другие командиры; комиссара дивизии здесь не было.

Через некоторое время на это место стали прибывать части дивизии, прибыла часть полка, где командиром был полковник Оглобин, прибыли одиннадцать танкеток батальона разведки, подошел саперный батальон и люди еще из нескольких частей. Саперный батальон занял оборону вокруг небольшой деревни вблизи от леска, где расположился штаб дивизии и остальные люди. Здесь же, в лесу, я увидел невысокого роста генерал-майора из штаба 24-й армии. С ним была часть штаба армии и два танка КВ. Мы стали располагаться в лесу, не зная, сколько нам придется еще здесь пробыть. Погода стала несколько теплее, казалось, что могло выглянуть солнышко, но мы мало обращали внимания на погоду, у всех на уме было одно: что мы будем делать дальше, где остальные части нашей дивизии, какова их судьба, где фронт, куда и как продвигаются немцы.

Не успели мы еще оглядеться, как показались немецкие бомбардировщики; они пролетели куда-то на восток, часть из них сбросила бомбы, но несколько в стороне от того места, где расположилась наша группа.

Через некоторое время после того, как улетели бомбардировщики, над лесом показались «мессершмитты». Они летели шеренгой из четырех самолетов. Как только «мессершмитты» поравнялись с леском, где расположился штаб дивизии, они заметили людей и открыли по нам огонь из пулеметов. Воздух наполнился ревом моторов, свистом крыльев и очередями тяжелых авиационных пулеметов. Мы не знали, куда укрыться: тоненькие сосны, а тем более осинки и березки не могли служить убежищем. Приходилось оставаться там, где мы были до обстрела; некоторые залезали под автомашины.

Когда пролетели «мессершмитты», я услышал крик – это кричал раненый, он был совсем близко от меня – наверное, шагах в десяти. Я, как и многие другие, подошел к нему. Это был молодой парень, незнакомый мне, он лежал на спине и умирал. Из раны, которая была на груди пониже сердца, небольшим фонтанчиком струилась кровь, руки конвульсивно трогали грудь и живот.

По соседству других жертв не было. Не успели мы прийти в себя после первого обстрела, как «мессершмитты» появились вновь. Так же как и в первый раз, выли моторы, строчили пулеметы, крылья со свистом рассекали воздух. Точно швейная машина, стучали пулеметы, прошивая лес иглами пуль. Все было так же, как и в первый раз, но мы стали другими: появилось чувство какой-то обреченности, хотелось куда-нибудь спрятаться, убежать, но убегать было бессмысленно, прятаться было некуда. Приходилось стоять на месте, ожидая, когда промчатся самолеты, испытывая волей-неволей свою судьбу: попадет или не попадет? После второй атаки где-то в лесу раздался жалобный крик раненого человека. Рядом со мной одному ополченцу пулей оторвало палец на руке. Он прятался под машиной и лежал там, положив руку на землю. Пуля угодила как раз в один из пальцев руки. Теперь он стоял, держа окровавленную руку с четырьмя пальцами, смотрел на пустое место, где был палец, и, как сейчас помню, улыбался. Уж очень смешным казалось в этой обстановке такое необыкновенное попадание! Не успели мы перевязать ему индивидуальным пакетом руку, как самолеты появились вновь и опять прострочили лес, в котором мы находились. И так они повторили несколько раз.

Трудно теперь представить себе наше положение и наше состояние. Нервы отказывались служить, с каждым налетом чувство обреченности все более овладевало нами. Мы были жертвами развлечения четырех фашистских головорезов, которым, видно, нравилась эта охота за живыми людьми. Быть живой мишенью, да еще несколько раз подряд, – это очень тяжелая и незавидная