Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Игорь Мерцалов

Такого густого наплыва посетителей ателье господина Сударого еще не знало. В первой половине дня еще ничего, только трое господ вполне солидной наружности да один юноша с нигилистической полуулыбкой, а вот к обеденному перерыву началось форменное паломничество. И народ пошел весьма разношерстный.

Были господин судья с письмоводителем и господин начальник акциза, а также старейший упырь губернии, уже который век успешно переизбиравшийся старшиной ночных племен. Был околоточный надзиратель. Был настоятель храма отец Неходим. Была сдержанно-шумная компания из трех молоденьких барышень с загадочными глазами и при сердитых няньках. Были две весьма экзальтированные дамы без спутников.

Были потом сразу трое юношей с нигилистическими лицами, а при них еще один, с лицом совсем уж глумливым, и какая-то развязная девица с личиком миленьким, но глупеньким.

А кроме них было не менее дюжины представителей народу разночинного и вообще разномастного, включая уличных мальчишек, которых мрачневшему с каждой минутой Персефонию пришлось просто выставить за дверь.

Все нарочито интересовались оптографией — и куда ж деваться, приходилось каждому рассказывать об этом искусстве, о работе ателье, показывать образцы в альбомах. Персефоний и Вереда сбились с ног, у Сударого кружилась голова, а практический результат всей этой суеты сводился в общем-то к нулю: портретами обзавестись пожелали только экзальтированные дамы.

В конце концов даже Непеняю Зазеркальевичу закрались в голову кое-какие подозрения, которые лишь укрепились, когда Персефоний, улучив минутку, шепнул ему на ухо:

— Скверно, очень скверно все складывается…

Упырь был зол. История и правда оборачивалась скверно, только думал он больше не о Сударом и не о себе (хотя уж ему-то, на поруки из каталажки отпущенному, от всяческих скверных историй следовало бежать как от огня). Нет, в голове другое засело.

Он ведь сегодня в первый раз самостоятельно выполнил иллюзию — от и до, все сам делал. Даже картинку лично подобрал, составил ее ментальную проекцию (волновался сильно, так что сосредоточение пришло не сразу), зачаровал результат и даже откалибровал под объектив «Зенита». Самому понравилось: до возвращения Непеняя Зазеркальевича из «Обливиона» упырь прохаживался по студии, рассматривая иллюзию и наслаждаясь тем, какая она четкая, объемная и реалистичная.

Вот только услышав, как хлопнула входная дверь, упырь вдруг застеснялся и поспешил в свою комнату притворяться спящим…

И вот нате вам! Во время сеанса Непеняй Зазеркальевич, наведя иллюзию, не только ничего не сказал, но с минуту смотрел на нее, будто забыл, что делать дальше, а потом мотнул головой и молча сделал снимок. Конечно, до мелочей ли ему теперь? Едва-едва встал молодой человек на ноги — и такой удар по репутации… Хоть бы секунданты Пискунова-Модного не сглупили, молился про себя упырь, не нагрянули прямо сейчас…

Нельзя сказать, чтобы его молитва не была услышана вовсе: секундант (а он был один) не сглупил, можно даже сказать — сумничал.

Им оказался тот самый юноша, на лице которого нигилизм уже зашкаливал, делая его выражение почти неприличным. Сперва он, как все, заинтересовался достижениями современной оптографии — правда, в отличие от прочих посетителей молча внимать не пожелал, а энергично поддакивал и вставлял комментарии, долженствовавшие показать его образованность и любовь к прогрессу.

— Да-да-да! Именно в наше время! Семимильными шагами! — сыпалось из него. — Прорыв в будущее!

Персефоний, болезненно морщась, старался не слушать эту трескотню и потому пропустил момент, когда сверхнигилист перешел на шепот и, обменявшись с Сударым несколькими словами, приблизился к упырю, держа в руках раскрытый альбом с образцами наиболее популярных иллюзий.

— А вообще пустая трата денег, — объявил он. — Решительно не понимаю, что такого замечательного в этой оптографии. Постнятина и мещанская пошлость.

Персефоний подавил в себе желание сделать с наглецом то же, что он уже проделал с малолетними сорванцами, и ограничился холодным взглядом. Не нравится — ну и вали…

— Да вот полюбуйтесь! — Молодой человек подошел совсем близко и, как бы показывая что-то в альбоме, прошептал: — Не думайте, будто меня в самом деле интересует ваше так называемое искусство, предназначенное для обывателей, чей уровень развития решительно не позволяет отделить их от простейших одноклеточных. Я здесь для того, чтобы представлять интересы господина Пискунова-Модного, до глубины души оскорбленного грязными фокусами господина оптографа, интересы которого, насколько я понимаю, готовы представлять вы. Не так ли?

— Верно, — процедил Персефоний.

— Сами понимаете, обсуждать что-либо здесь и сейчас не представляется возможным, так что назовите место и время, когда мы обговорим условия встречи наших с вами товарищей.

— Сегодня в десять вечера в «Закутке», — сказал Персефоний.

— Лучше в полночь, — возразил сверхнигилист. — И не в самом заведении, а в подворотне по правую руку от входа. Там, по крайней мере, точно не будет посторонних глаз и ушей. Если, конечно, сия ажиотация вас не радует…

— Не более чем вас, любезный.

Юноша усмехнулся:

— Персонально меня радует все, что служит хоть какой-то встряской для вашего заплывшего жиром общества. Но ради товарища готов поиграть в конспирацию, хотя и считаю своим долгом прямо заявить, что общественное мнение презираю до глубины мозга — предпочитаю выражаться именно так, ибо в существование души не верю…

— Итак, насчет времени и места мы условились. А теперь настойчиво рекомендую вам не привлекать всеобщего внимания и… унести отсюда пучины своего мозга как можно скорее.

Юнец, хоть и видно было, что за словом в карман лезть не привык, тут срезался, ушел, пробормотав нечто невнятное. Однако никакого удовольствия Персефонию это не доставило. Как прикажете с таким секундантом дело иметь? Он, пожалуй, вместо того чтобы объяснить, еще больше все запутает.

Лишнюю каплю яда в душу упыря уронил его сородич. Старейшина ночных племен, почтенный кровосос утонченно-изящной наружности, как и другие, сперва попросил показать ему альбом, поговорил о живописи, в которой в отличие от Персефония разбирался великолепно, а потом вдруг сказал:

— Я получаю о вас самые лестные отзывы, юноша, и меня это несказанно радует. Похоже, вы твердо встали на путь исправления. Будьте же бдительны: сейчас так легко оступиться, совершить опрометчивый поступок, ввязаться в сомнительную историю… Если подобный искус и вправду существует, доверьтесь мне, мой юный друг, и я помогу вам всем, чем смогу… Ах, я по глазам вижу, вам есть что сказать мне.