Очищение - Роберт Харрис

— Ты должен понять, мой дорогой Руф, — объяснял он, прогуливаясь с ним по атриуму и положив ему руку на плечо, — что одним из недостатков стариков является то, что они, когда смотрят на молодых, то видят их такими, какими они были, а не такими, какими они стали. Я обращался с тобой, как с тем юношей, который появился на пороге моего дома три года назад, а теперь я понял, что ты уже двадцатилетний мужчина, который сам прокладывает себе путь в этом мире и заслуживает всяческого уважения. Я искренне сожалею о том, что невольно оскорбил тебя, и надеюсь, что ты не держишь на меня зла.

— Я сам виноват в том, что произошло, — ответил Руф. — Не буду кривить душой и говорить, что согласен с твоей политикой. Но моя любовь и уважение к тебе неизменны, и я никогда не позволю себе думать о тебе плохо.

— Хорошо сказано, мальчик, — Цицерон ущипнул его за щеку. — Ты слышал, Тирон? Он меня любит. И ты не хочешь, чтобы меня убили?

— Убили тебя? Конечно, нет. А почему ты спрашиваешь?

— Те, кто согласен с твоими политическими взглядами, обсуждают мое убийство — Катилина в первую очередь. — И Цицерон рассказал Руфу об убийстве раба Гибриды и о страшной клятве, которой поклялся Катилина и его приспешники.

— Ты уверен в этом? — спросил Руф. — При мне он никогда ничего подобного не упоминал.

— Что ж, он, несомненно, говорил о своем желании убить меня — Гибрида это подтвердил. Если же он еще раз поднимет этот вопрос, то я буду благодарен, если ты поставишь меня в известность.

— Понятно, — сказал Руф и посмотрел на руку Цицерона на своем плече. — Так вот зачем ты меня пригласил… Чтобы сделать из меня своего шпиона.

— Не шпиона, а законопослушного горожанина. Или наша Республика упала так низко, что дружба стала выше убийства консула?

— Я никогда не убью консула и не предам друга, — ответил Руф, освобождаясь от объятий Цицерона. — Именно поэтому я рад, что нашу дружбу теперь ничто не омрачает.

— Блестящий ответ юриста. Ты усвоил мои уроки лучше, чем я предполагал.

— Этот молодой человек уже готов повторить все, что здесь говорилось, Катилине, — сказал Цицерон задумчиво, после того как Руф ушел.

И, наверное, хозяин был прав, так как с этого дня Руф отдалился от Цицерона, и теперь его часто можно было видеть в компании Катилины. Он попал в очень странную компанию: несдержанная молодежь, такая, как Корнелий Цетег, всегда готовая к драке; стареющие и опустившиеся патриции, такие, как Марк Лека и Аутроний Петус, чья публичная карьера была уничтожена их личными пороками; бывшие солдаты, во главе которых стоял бандит Гай Манлий, служивший центурионом у Суллы. Их связывала только преданность Катилине — который мог быть очаровательным, когда не пытался убить тебя, — и желание полностью разрушить порядок, существовавший в Риме. Дважды, когда Цицерон обращался к ассамблее по поводу закона Рулла, они устраивали концерт из криков и свиста, и я был очень рад, что Аттик организовал для хозяина телохранителей, особенно тогда, когда дело Рабирия начинало стремительно развиваться.

Закон Рулла, дело Рабирия, угроза со стороны Катилины — вы не должны забывать, что Цицерону приходилось заниматься всем этим одновременно, наряду с его обычными обязанностями консула. На мой взгляд, историки часто забывают об этом аспекте политики. Проблемы не стоят в очереди за дверью кабинета государственного деятеля, ожидая своего решения одна за другой, глава за главой, как писатели пытаются убедить нас в своих книгах; вместо этого они появляются все сразу и требуют немедленного решения. Например, Гортензий появился у нас для того, чтобы обсудить тактику защиты Рабирия, всего через несколько часов после того, как выступление Цицерона на ассамблее по поводу закона Рулла было захлопано. И это событие имело свои последствия. Именно потому, что Цицерон был так занят, Гортензий, у которого дел было гораздо меньше, взял дело Рабирия полностью под свой контроль. Усевшись в кабинете Цицерона и, по-видимому, очень довольный собой, он заявил, что дело Рабирия решено.

— Решено? — повторил Цицерон. — Каким образом?

Гортензий улыбнулся и рассказал, что нанял группу писцов, которым поручил собрать информацию о происшедшем, а те откопали интересную информацию о том, что бандит Сцева, раб сенатора Кротона, получил свободу сразу же после убийства Сатурния. Писцы стали копать глубже и выяснили, что, согласно документам об освобождении Сцевы, он был именно тем, кто нанес «смертельный удар», который убил Сатурния, и за этот «патриотический акт» Сенат даровал ему свободу. И Сцева, и Кротон давно умерли, однако Катулл, когда его память слегка «освежили», сообщил, что хорошо помнит этот эпизод. Он дал письменное показание под присягой, что после того, как Сатурний упал без сознания, Сцева спустился на пол здания Сената и добил того ножом.

— А это, — закончил Гортензий, протягивая Цицерону документ, — думаю, что ты со мной согласишься, полностью разрушает обвинение Лабиния. Если нам немного повезет, то мы очень скоро закончим это малоприятное дело. — Гортензий откинулся в кресле и посмотрел вокруг себя с чувством глубокого удовлетворения. — Только не говори мне, что ты со мной не согласен, — добавил он, увидев ухмылку Цицерона.

— Теоретически ты, конечно, прав. Однако я не уверен, что это поможет нам на практике…

— Конечно, поможет! Лабинию не в чем обвинить Рабирия. Даже Цезарю придется с этим согласиться. Ну правда, Цицерон, — сказал адвокат с улыбкой, слегка пошевелив наманикюренным пальцем, — мне кажется, что ты мне завидуешь.

Но Цицерон продолжал сомневаться.

— Посмотрим, — сказал он мне после того, как встреча закончилась. — Но мне кажется, что Гортензий не имеет никакого представления о тех силах, которые выступают против нас. Он все еще считает Цезаря молодым амбициозным сенатором, пытающимся завоевать популярность. Старик еще не задумывался, какая бездна там кроется.

Естественно, что в тот же день, когда Гортензий представил свое свидетельство суду, Цезарь и второй судья, его старший кузен, даже не заслушивая свидетелей, признали Рабирия виновным и приговорили его к смерти через распятие на кресте. Новости распространились по кривым улочкам Рима со скорость пожара, и на следующее утро в кабинет Цицерона зашел уже совсем другой Гортензий.

— Этот человек — монстр! Он совершенная свинья!

— А как на это среагировал наш несчастный клиент?

— Он еще ничего не знает об этом. Из милосердия я решил ничего не говорить ему.

— И что же мы теперь будем делать?

— А у нас нет выхода. Мы подаем апелляцию.