Бывшие. Она мне (не) нужна - Евсения Медведева

к стене и стала шагать… Шаг за шагом. Робкие, неуверенные, еще слабые. Но сама.

А я не дышал… Двигался за спиной, раскинув руки так, чтобы подхватить в любой момент, чтобы помочь, как только это потребуется. Но моя упорная девочка нервно отмахивалась. А когда мы подошли к палате, Марина остановилась и посмотрела на нужную дверь. На ней не было номера, который можно было бы запомнить.

Она всё помнила…

– Давай помогу?

– Я сама, – она упрямо мотнула головой и развернулась, прижавшись к стене. Готовилась сделать два самостоятельных шага без опоры, чтобы просто войти в свою палату. И она их сделала… Быстрые, торопливые, а после схватилась за дверной косяк, ловя баланс.

– Мариша… – испуганная Алиска выскочила из другой комнаты, с удивлением наблюдая, как мы входим. – Ты что… Ты сама пришла?

– Сама, – гордо сказала Марина и снова вцепилась в мою руку, очевидно, окончательно потеряв силы.

– Привет, Тёмыч, – Алиска обняла меня, а после и Марину. – Ну, красотка, идём наводить марафет? А после обедать будем, я домашненькое тебе принесла.

– Голубцы? – с придыханием спросила Марина, пытаясь сконцентрироваться на Лисе.

– Конечно, твои любимые, со сметанкой…

Лихие стали для нас опорой.

Алиска с каким-то одержимым упорством каждый день сооружала Марине прическу, делала легкий мэйк, приносила красивую одежду, запретив надевать эту ужасную больничную амуницию.

Она заставляла смотреть на себя в зеркало, чтобы видеть в отражении женщину… Красивую женщину, а не пациента. В палате всегда стояли цветы из её сада, кровать заправлялась хорошим бельём, а на ночь мы переодевали мягкую уютную пижаму.

В предложенных обстоятельствах было сделано всё, чтобы стереть напоминания о больнице. Здесь даже воздух был полон парфюма и сладости домашней выпечки, которую неумолимо таскала Лиса.

Пашка же взял на себя другое… Он с бульдожьей хваткой искал юриста, готового взяться за дело Марины. Исковые сроки были потеряны, но это никого не останавливало. Нам было важно знать, что именно произошло тем вечером пять месяцев назад.

Левин не писал заявления в полицию, следовательно, никаких документов на руках не было. В перинатальном центре с нами даже говорить отказывались, поэтому пришлось идти другим путём.

Девчонки плескались в ванной, а я упал на диван, пытаясь отдышаться и собрать мысли в кучу, но тут вошёл Лихой. Его лицо было красным, губы гневно поджаты, и стало всё ясно – что-то нарыл…

– Привет, – он пожал мою руку и сразу кивнул на дверь, очевидно, не желая говорить здесь.

Мы вышли из палаты, после покинули отделение, а затем и здание больницы. Лихой нёсся в сторону своей машины, а как только я сел на переднее сиденье, выпалил:

– Левин подал на развод… Я сначала подумал, что это он так тебя испугался, струсил, но заявление написано почти два месяца назад, то есть за неделю до твоего появления в городе, – Лихой разблокировал телефон, протягивая мне фото того самого заявления.

– Ого… А что же? Ведь такая любовь у него была, – мне было неприятно говорить об этом, аж кости ломило. Всё никак не мог задушить ярость и желание отомстить. Вновь и вновь повторял, что Марина сейчас для меня на первом месте, но это пламя пекло нутро, соляной кислотой всё разъедало.

– Чёрт его знает, что там случилось. С акушером говорила Люба, но та пришла в операционную, уже когда Марину скрутило, а анестезиолог испарился, падла. Я все ноги сбил, пытаясь найти его! Всё с самого начала пошло не так! Анестезию вводят только с участием медсестры, а в операционной был только Левин.

– Так, а что с судом?

– Левин заявление не писал, все акты внутренней комиссии подписал, как супруг пострадавшей, согласившись с выводом, списывающим всё на не выявленную ранее эпилепсию, – Пашка закурил, выдыхая дым вместе с тревогой. – Мутно, и пахнет дерьмом.

– Какая, к черту, эпилепсия? Она КМС по прыжкам в воду, не пьет, не курит! Ну какая невыявленная эпилепсия? А врачи девять месяцев беременности в шары долбились?

– Тём, я тебе говорю, плохо дело пахнет! Всё куплено, все диагнозы поставлены, видеозаписи из родовой отсутствуют, а из очевидцев только муж… Бывший муж.

– Ну, тогда нужно готовиться. Раз уж это развод, то только через суд, потому что есть несовершеннолетний ребёнок. Значит, он будет собирать справки, чтобы признать Марину…

– Недееспособной, – подытожил Паха, дублируя собственные умозаключения.

– Именно.

То, что Левин – трус, было ясно давно. Мы знали друг друга с самого детства. Наши дачи были в одном поселке, мы вместе купались в море, вместе сигали с тарзанки и взбирались на каменные волнорезы. А потом появилась Марина, и от нашей дружбы остались только угольки.

Сначала была холодная война. Общим друзьям он в уши лил, что Голубева рано или поздно станет его, потом Левин запил, пустился во все тяжкие, стал проматывать деньги, которых стало много, потому что папа отписал на него весь бизнес.

Эти громкие вечеринки, дурь и тонны алкоголя – вот чем стал знаменит Левин.

Но нам с Мариной всё равно было, мы даже забыли о нём, пока в мой дом не постучалась беда…

И стоило мне вспомнить об этом, как экран телефона вспыхнул, подмаргивая именем сестры.

– Привет, Соф! Ну? Где моя лягушка-путешественница сейчас? Владивосток, Китай, Северная Корея? – рассмеялся, представляя её хитрую мордашку.

– А ты не поверишь, я очень близко… Скоро буду у тебя. Жди!

– Соф, стой, я не в Москве, – от веселья не осталось и следа. Напрягся, зная, что после того случая София ни разу не бывала в этом городе.

– Я знаю, братик. Мама мне всё рассказала… Так, у меня уже посадка в самолет, я позвонила, чтобы просто предупредить…

Глава 15

– Я сама! – Марина все тверже отказывалась от помощи. Изо дня в день потела на тренажерах до тремора, до путаного сознания, до вспышек агрессии, к которым нас упорно готовили доктора.

Мозг – самый ленивый орган в теле человека. Но именно он отвечает за личность, за координацию, за качество жизни. Ему не нравится работать, ему не нравится вспоминать травмирующий опыт, отсюда эти всплески настроения.

Каждый шаг Марине давался с трудом. Каждое слово приходилось искать в недрах своего мозга с таким упорством, что порой она срывалась. Начинала плакать, роняла голову мне на грудь и закрывалась от всего мира.

Успокаивал себя, что это первые сложности, которых на нашем пути будет ещё очень много. Мы каждый день проходили одно большое сражение: ранний подъем, утренний душ, процедуры и бесконечность физической нагрузки.

Её бледная кожа была покрыта багровыми синяками от постоянного массажа.