Сказка о востоке, западе, любви и предательстве - Юханан Магрибский

— Стой! Стой! Именем Господа, стой, отродье пекла! — кричал Шарль.

Под землёй его голос и стук сапог разносился далеко, казалось, до беспредельности, так же слышен был каждый шорох торопливых шагов Джабраила. Крики и гомон площадной толпы доносились будто сквозь толщу воды: размытые приглушённые, невнятные.

Погоня не могла продолжаться долго, вскоре Шарль нагнал беглецов, и приставил острие меча к шее купца.

— Отпусти её! — выдохнул рыцарь.

— Я не держу её, благородный, — отвечал Джабраил, разводя руки в стороны. Изольда по-прежнему не отпускала его плечо, она дрожала крупной дрожью и молчала.

— Кто ты?

— Ты помнишь меня, ты приводил меня на свидание к герцогине в сад…

— Так это ты! — воскликнул рыцарь. — Я должен был убить тебя ещё тогда!

— …и я пытался предупредить её светлость о грозящей ей опасности.

— Опасности? Ты и есть опасность! Ваша светлость, отойдите, и я зарублю наглеца! — рыцарь был в ярости, его красивое лицо странно освещённое пляшущим светом пламенника словно бы менялось каждое мгновение, одни лишь серые глаза смотрели прямо и жёстко, безжалостно.

— Разве ты не видишь, что она сама шагнула навстречу смерти, лишь бы не оставаться там, в узилище, женой безумного мужа во враждебном городе! — слова чужого языка плохо давались Джабраилу в этот миг, он говорил, и рыцарь едва понимал его.

— Ты околдовал её! — рыкнул Шарль.

И тут заговорила Изольда:

— Нет, — её голос был слабым, — Шарль, прошу. Пусти…

Она взглянула в его глаза, и меч рыцаря опустился, Джабраил бросил на него последний взгляд, и исчез, увлекая за собою Изольду, за поворотом хода.

Купец увёз свою любовь прочь из Асиньоны, далеко, в спокойные и мирные сады Лакхвы, он любил её страстно и нежно, не чаял в ней души, и сделался богаче прежнего, водя караваны из города в город, ибо много где помнили ещё купца Джабраила, и много где готовы были помочь, и слухи ходили, что это он поднял мятеж в Асиньоне, и сам дрался с христианами, и едва не победил, и оттого, когда видели его друзья, они всё чаще вспоминали, что порою, когда звёзды особенно добры, Джабраил бывал поэтом, и вспоминали они его стихи, и, может быть, слезы подступали к их глазам, когда видели они на пороге своего дома купца Джабраила, и много слухов пересказывали они ему, и порой простой купец знал больше самого султана, да не зайдёт его звезда на небосклоне, а жена его не ведала ни нужды, ни забот, окружённая богатством и слугами. Казалось даже, она ответила ему любовью и никогда не упоминала ни герцога, ни Асиньоны, и, по милости Божией, родила Джабраилу троих сыновей, но совсем переменилась: стала тихой, поблёкла и словно высохла. Волосы её потускнели, стали цвета лежалого сена, изрядно перемешанные с ранней сединой.

И Джабраил ловил себя, порою, на мысли, что не любит жену, но любит только память о ней, ту Изольду, которую увидел он в тот самый день, когда христиане впервые вошли в древнюю Асиньону, и герцог с герцогиней предстали перед наместником Зафарией. Но стоило ему только вспомнить тот самый день, ту самую грозу, как призраки прошлого один за другим вставали перед его глазами и проходили долгой вереницею, и тогда Джабраил сам брался вести караван, хотя было у него много караванщиков, и уходил на месяца в пустыню, к пескам, камням и звёздам, а если и это не спасало его от детского взгляда Ибрагима, направленного куда-то в самую суть души, то он начитал пить, пока хмель не лишал его рассудка, а с ним и памяти.

Что же до Шарля де Крайоси, то ему некуда было идти. Он понял это, хотя и не сразу. Сперва он долго стоял с опущенным мечом, слушая, как удаляются шаги беглецов. Он не хотел возвращаться назад, в город греха, откуда исчезла последняя его отрада. Очнувшись, он вернулся к провалу, и понял, что привязанная к столбу ведьма погибла: падая, свернула шею. Сир де Крайоси рассудил, что это не такая уж плохая смерть, и ушёл прочь, прочитав над ней короткую молитву. Один, в темноте, он бродил по подземельям Асиньоны, пока не вышел на божий свет где-то в горах. В душе его мешались восторг и отчаяние, и он долго плакал, глядя на закат.

Он совсем исхудал, и уже не казался прежним красавцем, скулы заострились, доспехи стали слишком тяжелы для его плеч, но он продолжал носить их, не снимая, и только ярко горели серые глаза на заросшем бородой лице. Он брёл, не разбирая дороги, и питался ли хоть чем — неясно, только смерть не настигала его. На душе у де Крайоси было удивительно чисто и ясно, а в голове — пусто. Он не думал ни о чём, помимо того, что видели его глаза, и куда ступали его ноги. И когда однажды он услышал грохот копыт позади себя, он не обратил на него внимания, но только продолжал брести, не отводя ясных серых глаз от незримой точки за окоёмом, но тут дорогу ему преградил всадник.

— Де Крайоси! — воскликнул он, и в имени своём Шарль услышал что-то неправильное.

— Де Крайоси! Разве это он? Не похож. Он, он! Де Крайоси! — вторили ему другие голоса.

Шарль обернулся — он был окружён всадниками, сарацинами в христианских одеждах. Один за другим всадники спешились и обступили рыцаря.

— Учитель, — сказал один из них, опускаясь на колени. — Мы пришли за тобой. Мы нашли тебя.

— Я не могу вас больше наставлять, — вымолвил Шарль, и собственный голос показался ему чужим: хриплым и непослушным. — Я оставил своего господина и свою госпожу. Я больше не рыцарь.

— Твой господин мёртв, учитель, — ответил ему коленопреклонённый, — а госпожа, доходило до нас, сама отреклась от тебя. Ты лучший из рыцарей.

— Поднимайтесь же тогда, братья, — провозгласил Шарль, и в голосе его звучали слёзы. — Нам нужно идти.

— Куда мы пойдём, учитель?

— Не знаю, — ответил Шарль и зашагал вперёд.