Диверсия не состоялась - Дмитрий Репухов

Тут же радостная весть облетела всех мальчишек. В их глазах вспыхнул счастливый огонек.

- Наши-то бьют фрицев! Да еще как! - по цепочке передал мне Толя Парфенов, не подозревая, что фронтовую сводку ровно полчаса назад, как эстафету, я передал Хатистову…

Несколько дней на домах немецких обывателей дрожали, извиваясь на ветру, меченные фашистской свастикой флаги с черной каймой. Мы сразу догадались: здесь и Курская дуга, и Орел, и Брянск, и Харьков.

Нас же беда миновала только через два дня. Унтер-офицер самолично освободил из карцера Володю, Павлика и Ивана. Это была маленькая, но наша победа.

Иван, когда пришел в себя, поведал:

- Поначалу меня избили и уже потом в нательном белье бросили в каменный мешок. Там до того тесно, что я не мог ни встать во весь рост, ни сидеть - ног нельзя вытянуть, ни тем более лечь. Как я там столько пробыл, не знаю.

- Самое интересное - меня ни разу не вызывали на допрос, - с улыбкой рассказывал Ваня. - Когда все уходили, Герман даже кофе с бутербродами приносил. Говорил, что тайком. Иногда беседовал со мной. Все спрашивал, что я стану делать, если окажусь на Советской земле. Вступай, говорит, сразу в комсомол. - «Ни в жизнь, - говорю, - не вступлю. Сбегу, мол, обратно сюда. Мне, говорю, пока в карцер не посадили, совсем неплохо жилось. Век бы гостил у господина Шварца».

- Смотри, как твой Герман меня разукрасил, - Валька задрал рубаху и показал Ване спину.

- Вот гад! - со злостью сплюнул Ваня. - На пушку, значит, хотел меня взять!

Ребят из карцера раньше срока освободили еще и потому, что на завтра была назначена генеральная репетиция по преодолению «линии фронта». Вечером в особняк прибыло отделение немецких солдат, чтобы охранять этот участок.

Нам объявили трехкилометровый маршрут по сложной местности. Мы должны были скрытно обойти посты охранения и выйти на исходный рубеж.

В лесу было тихо. Я старался втиснуть свое тело в каменистую землю. Впереди, в полумраке, бродили какие-то тени. Вдруг над головой что-то застучало. От неожиданности я оцепенел, но тут же взял себя в руки. Да ведь это дятел, лесной доктор! Бестолковый, нашел время обедать. Примостился под самой кроной и стучит о ствол своим длинным носом-молоточком. Я пополз вниз по скату оврага. Внезапно передо мной вырос завал. Он был уложен вдоль ручейка извилистой грядой.

Я осторожно раздвинул колючие ветки и почти рядом услышал сдавленный крик. Бросился в заросли и, прячась за стволы деревьев, ползком стал двигаться вперед, к обозначенной на карте поляне. Там и увидел мальчишек. Они стояли неподвижно и исподлобья наблюдали, как два солдата суетливо возились возле кого-то, лежащего на траве. Обер-лейтенант, нервно жестикулируя, что-то быстро говорил ребятам. Что там могло произойти? До слуха долетали отдельные отрывки фраз Шварца:

- …Я не допущу… Бог мой…

Я встал в полный рост и приблизился к месту происшествия.

- …Это поразительный случай… - возбужденно говорил Шварц. - Он мог стоить жизни доблестному немецкому солдату, но я тем не менее восхищен находчивостью и решительностью моего юного друга и надеюсь, что там, за линией фронта, вы все будете действовать столь же храбро и решительно.

Я спросил у Жени Хатистова, что произошло. Оказывается, Валя стукнул солдата из охраны дубовым дрыном по башке.

- Видать, живучий - шевелится, - сказал Толя.

Солдат, и правда, приподнял голову и поглядел вокруг затуманенным взглядом. Шварц поспешил заявить, что генеральная репетиция прошла успешно, и мы отправились в обратный путь, в лесной особняк.

После ужина между Ваней и Валей произошла короткая перепалка.

- Едва избавились от одной беды, - возбужденно шептал Селиверстов Белову, - так тебе мало, на вторую полез, как медведь на рожон. Ну зачем ты его стукнул?

- Я не хотел, - виновато сказал Валя.

- Не хотел, - передразнил его Иван. - Руки зачесались, да?

- Я сперва думал: это пенек торчит из-под земли, а когда ближе подполз, гляжу - фашист. Тут я и сообразил, что он ведь может увидеть меня и вывести из игры. Ну и долбанул по макушке.

- Зря ты, Иван, - вмешался в разговор Женя. - Ведь обер-лейтенант даже похвалил Вальку за находчивость. Значит, все правильно.

Однако Ваня стоял на своем;

- Еще не известно, чем все кончится. Думаешь, Шварц такой дурак и ничего не понимает? Как бы не так!

За час до отбоя в нашу комнату заглянул Федотов.

- Мы знаем, что вы соскучились по своим родным, и потому вот вам бумага, карандаши. Пишите кратко: «Дорогая мама, я жив, здоров. Все хорошо». - Помолчав немного, добавил: - Предупреждаю: не кисните над бумагой, чтоб никаких жалобных слов.

Я взял карандаш и аккуратным почерком написал;

«Дорогая мама! Я пока здоров. Все хорошо. Скоро вернусь домой, за меня не беспокойся. Передай Светланке, чтоб слушалась тебя крепко».

Потом я еще подумал немного и в правом уголке нарисовал цветок полевой ромашки с оборванными с одного края лепестками. Зачем я это сделал? Уже потом сообразил, что если, конечно, письмо дойдет - моя ромашка только добавит матери седых волос, а мне все равно ничем не поможет.

Назавтра нам объявили, что нас ждет большое событие: интересная прогулка на военном самолете. Она будет замечательна еще и тем, что каждый из нас совершит свой первый прыжок на автоматическом парашюте.

- Подумаешь, радость, - сказал Валя и сплюнул на землю. - Век бы не видать такую радость.

Шварц сделал вид, что не обратил на эти слова никакого внимания, наоборот, приветливо улыбнулся.

На следующий день после завтрака во двор особняка пришла крытая черным брезентом автомашина. В ней мы и уехали на аэродром.

Внешне никто из ребят не проявлял какого-либо беспокойства, и уж, конечно, никто не хныкал, хотя всем было не по себе. Федотов был доволен нашим настроением. Заботливо поправил за моей спиной парашют:

- Ты, Дима, прыгай смелее, не бойся. Немецкие парашюты - самые надежные в мире.

- Понятно, Алексей Николаевич, - бодро ответил я, - С опаской или без опаски, а прыгать все равно надо.

Самолет с ревом оторвался от земли и взмыл в небо. Когда загорелась сигнальная лампочка, Федотов подал команду:

- Встать! Построиться вдоль правого борта! - Он прошел вдоль шеренги и подтолкнул первого - Толю Парфенова - к открытой двери. Толя, взмахнув руками, исчез в голубой дыре. Затем прыгнул Женя. Вслед за Петей я нырнул в бездну и через несколько мгновений повис под куполом разноцветного парашюта. «Все хорошо», - подумал я и с удовольствием огляделся. Лес, озеро, речка… Домики крошечные, крошечные. А вон там, на зеленом поле, словно кто-то рассыпал бобы. Да это же стадо коров пасется!

Выше и ниже меня висели белые купола парашютов, а под ними медленно раскачивались темные скорченные фигурки. Все ближе земля… И вдруг я услышал крик. Кто-то из мальчишек на полураскрытом парашюте стремительно пролетел мимо меня к земле, до которой было каких-нибудь пятьдесят метров. Я увидел, как зелено-белый комок ударился о землю, перевернулся и замер на желтой траве. Кто это?… Я не помнил, как приземлился, освободился от ремней парашюта и бросился, припадая на ушибленную ногу, к лежащей неподалеку фигурке. Через несколько минут вокруг собрались почти все ребята. Судорожно глотая воздух и нахмурив лбы, мы смотрели на мертвого Вальку. От гнетущей тоски подергивались веки и губы. Казалось, вот-вот кто-либо из нас разревется.

Со стороны ангаров выкатилась машина «скорой помощи». Она остановилась в нескольких метрах от места происшествия. Из кабины вышли врач и обер-лейтенант, а из кузова санитары вынесли носилки. Врач мельком взглянул на Вальку и приказал класть в машину. Шварц стоял в сторонке с прижатой к груди фуражкой и печально смотрел на нас. Вскоре появился Федотов.

- Невероятно! - вздохнул он и вытер вспотевший лоб рукавом.

- Я не могу найти слов, чтобы выразить всю скорбь. Смерть несчастного мальчика… Нет! Я не могу. - Шварц низко склонил голову и, вытирая платочком глаза, медленно побрел к ангару. «Врешь, гад», - чуть было не сорвалось у меня с языка, но я тут же опомнился, сжал зубы. И только тут взглянул на свою ногу. На голени расплылось красное пятно.

До утра я не мог уснуть. Мое тело пронизывала тупая, пульсирующая боль. Беспокойные мысли одолевали меня: денек-два как-нибудь перетерплю, а если не заживет нога? Убьют - как Вальку. Его сбросили с самолета на неисправном парашюте, меня пристрелят в подвале. Зачем я им хромой?

На рассвете я кое-как уснул, но утром, попытавшись встать, тотчас вскрикнул от боли. Женя обеспокоенно спросил:

- Что с тобой?

Я сказал ему о своей беде, показал ушибленное место. Голень вся распухла и посинела. Но я, пересиливая боль, прихрамывая, пошел к крыльцу, где нам велел собраться Шварц.

Когда все собрались, обер-лейтенант печальным голосом сказал: