Ученик - Николай Иванович Хрипков

— А что же, господин Пихтельбанд, действительно такой высочайший авторитет? — спросил Иоганн.

— Что? Авторитет? — хмыкнул Фриц. — Это я авторитет среди местной шантрапы… Да, запомни, Иоганн! Больше тебя здесь никто не обидит. Иначе будет иметь дело со мной!

Потом, помолчав, Фриц добавил:

— Если кто-то будет на тебя рыпаться, скажи про меня. Меня тут все боятся.

Иоганн, улыбнувшись, кивнул. Конечно, «крыша» в незнакомом городе никому не помешает. Хотя лучше всего было бы, если б не представилось случая воспользоваться ею. Да, вообще-то, он тоже не пай-мальчик, и при случае может помахать кулаками. А иногда и охота это сделать.

— Господин Пихтельбанд — это светило первой величины! К нему, знаешь, какие персоны приезжают! Если бы не он, в нашем городке они никогда бы не появились! Представляешь, министры! Да что там министры! Царствующие особы! А как-то раз даже сам император!

— Такого не может быть! — искренне удивился Иоганн.

— Еще как может быть! У нас настоящая Мекка для царствующих особ. Но по правде говоря, в основном едут инкогнито. Но мы тут тоже не лыком шиты. Конечно, особы не хотят тревожить горожан. И поэтому заранее не оповещают, что к нам едет такой-то и такой-то. Но земля слухом полнится. И все горожане знают, что приехал принц такой-то или лауреат такой-то премии, или еще какой-то шишка.

— Одного я не пойму, — проговорил Анатоль, водивший палочкой по песку, — как такой величайший человек живет в нашем занюханном городишке? Ему же место где-нибудь в ого-го!

— Дурак ты, Анатоль! — проговорил Серж. — Ох, и дурак! Да ему всё по барабану: парижи эти, берлины, амстердамы всякие. Если личность гениальная, она и в берлоге останется ею. А столичная суета, знаешь, как мешает этому, это же гибель мыслительному процессу, творческому созиданию! Если уж сюда едут и едут, то живи он в Париже, ему только бы и оставалось, что принимать визитеров, а на всё остальное время бы не оставалось.

— Ничего себе, Вано! Ты ученик самого Пихтельбанда! Трудно даже поверить!

Фриц, не скрывая восхищения, глядел на Иоганна, как на какого-то инопланетянина.

— Ну, это… может быть, ты уже того?

— Чего того? — переспросил Иоганн. — О чем ты?

— Ну, типа того, что тоже знаменитость. Труды там ученые пишешь?

Иоганн смутился. Никогда бы не подумал, что его могут заподозрить в подобном. Он, кроме обязательных заданий в гимназии, пока еще ничего не писал, не считая, конечно, нескольких писем товарищам, которые уехали в другие места.

— Да что вы, ребята! Никаких у меня трудов нет! Я и сам, после того, как вы мне рассказали о господине Пихтельбанде, удивляюсь, как он взял меня в ученики. Мы с ним совершенно не были знакомы. Отец же мой — самый заурядный бюргер, имеющий известность только в пределах нашего городка, никогда не кончавший никаких университетов.

Но по глазам новоиспеченных товарищей было видно, что они не слишком поверили в его уверения, вероятно, списав это на излишнюю скромность. Их так и подмывало сказать: «Ну, поливай нам! Вешай лапшу на уши! Давай старайся! Ну, мы-то понимаем, какой твой папик — заурядный бюргер. Вероятно, церемониймейстер или главнокомандующий союзными армиями. Если не брать выше!»

Но вскоре разговор перекинулся на обычные для молодых людей темы: где в городе можно купить классное пиво, а где тебе всучат фуфло; кто в городе крутой, а кто лишь гонит волну; кто из девчонок классные давалки, а к кому даже на арабском скакуне не подъедешь; кто сколько обрел бабок в карточной игре. Расставались они уже совершенными друзьями, на прощанье заверив друг друга, что следующую встречу проведут в более теплой обстановке, оторвутся по полной программе. Возвращался Иоганн уже в сумерках, чуть-чуть поблукав, но не решаясь спрашивать случайных прохожих: не известно, как бы они отреагировали в столь позднее время.

— Я вижу, что твоя вечерняя прогулка несколько затянулась, молодой человек. Обычно в это время двери у меня уже на засове.

Такими словами Иоганна встретил Учитель. То ли это было укоризна, то ли простая констатация факта, Иоганн не понял. Да и не старался понимать, потому что не знал еще, что за человек Учитель.

— Но судя по настроению, вечерний променаж оказался удачным. Вероятно, произошла встреча с туземцами, которые наплели про меня Бог весть что. Я тут легендарная личность.

Щеки Иоганна загорелись.

— О! нет! Не подумай, что я тебя укоряю, что ты совершил какой-то дурной поступок. Сходиться и общаться с людьми необходимо. Даже с отпетыми мошенниками, отбросами общества. И всё-таки всегда нужно оставаться самим собой и не попадать под влияние чужих чар. А это так легко случается в твоем возрасте. Множество людей, особенно если это сильные личности, ставят своей задачей подчинить себе других людей, подавить их волю. Так было, есть и будет всегда. На этом и построена, так называемая, цивилизованная жизнь. Для очень многих людей, пожалуй, для большинства является естественным состоянием подчиняться другим, выполнять их приказы, ожидать от них решения проблем. Без этого бы жизнь в обществе превратилась в анархию. Но это ни в коей мере не должно касаться философов. Философ, выполняющий чужие приказы, перестает быть таковым. Когда он попадает под чье-то влияние, он заканчивается как мыслитель: за него мыслит уже другой. Среда, в которой существует философ, это независимость. Он должен быть суверенной личностью. Внешней независимости не существует: мы зависим от работодателей, горничной, полиции, соседей…

— Но возможна ли внутренняя свобода? — спросил Иоганн.

— Не только возможна, но и необходима. Для творца это как для рыбы вода. Чем дальше, тем больше тебя будут пытаться подчинить своему влиянию самые различные люди. Нужно это понимать. Не становись в позу, не декларируй свою независимость! Будь независимым! Это сразу чувствуется.

«Кажется, он прав, — подумал Иоганн. — Несомненно прав. Ведь я же был почти готов бежать за Фрицем, куда бы он только не сказал. Почему он так легко подчинил меня своему влиянию?»

13

Следуя совету Учителя прочитывать на ночь не менее десяти страниц, Иоганн, улегся в постель и раскрыл антологию античной философии. Еще несколько дней назад он бы и под угрозой расстрела не взял бы эту книгу в руки.

«Нет никакого сомнения, что это всё не белиберда, как мне вначале представлялось. С таким же успехом я мог бы взять учебник по высшей математике и отбросить его, чертыхаясь, как можно дальше, потому что там мне ничего не понятно. Всё дело в том, что это другой язык. Фриц говорил с тобой на одном языке,