Зомби-экономика. Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас - Джон Куиггин

От системы сдержек и противовесов не осталось и следа. Рейтинговые агентства присваивали статус ААА совершенно никчемным активам, используя модели, которые исключали всякую возможность падения цен на жилье. Нельзя все списать на чью-то некомпетентность. Вся система выдачи рейтингов, в которой эмитенты платят за оценки, доказала свою совершенную нелепость. Но как раз эти рейтинги и были основой системы государственного регулирования. Под влиянием гипотезы эффективного рынка важнейшие решения государства были по существу переданы в аутсорсинг частным коммерческим фирмам, имевшим весомые мотивы искажать действительность.

Помимо этих систематических провалов наконец всплыли на поверхность и огромные махинации. Мошенническая схема Понци, сооруженная Берни Мэдоффом, бывшим главой биржи NASDAQ и звездой Нью-Йоркского биржевого мира, была под стать гигантским размерам, до которых разросся финансовый сектор.

Автором первой такой схемы был Чарльз Понци: в 1920 году благодаря фиктивным инвестициям в почтовые купоны[39] он смог привлечь сумму, которая сегодня составляла бы 5 млн долл. Мэдофф оценил доходы от своего мошенничества в 50 млрд долл. – в 10 тыс. раз больше, чем у Понци. И хотя о деле Мэдоффа не говорил только ленивый, крах его пирамиды вытащил за собой на свет длинную вереницу других злоупотреблений в десятки или сотни миллионов долларов.

История Мэдоффа и других мошенников напоминает нам о понятии «bezzle», о котором говорил Дж. К. Гэлбрейт. Оно обозначает количество корпоративных махинаций, ускользнувших от глаз властей. В период бурного роста, когда благосостояние повсеместно повышается, люди смекают, что, пользуясь чужими средствами, можно делать деньги, оставаясь при этом незамеченными. Если вдруг кто-то обратит внимание, можно без труда успеть вернуть сумму на место. Но когда наступает кризис, раздобыть деньги становится гораздо труднее и, во всяком случае, к тому времени внешние аудиторы уже навострят уши. Поэтому мошенники начинают попадаться, а количество злоупотреблений уменьшается. Оно остается небольшим на ранних этапах восстановления, когда наиболее активны те, кто пережил кризис благодаря своей осторожности. Но с продолжением бума на охоту выходят более голодные, рисковые дельцы, а следом множатся злоупотребления.

В условиях, когда размеры финансового сектора не сообразуются с реальной экономикой, а цифры, диктуемые гипотезой эффективного рынка – какими бы нелепыми они ни были, – берутся за непреложную истину, размах злоупотреблений, естественно, оказывается беспримерным.

Возвращение с того света: чикагская школа оживляет мертвых

Существует такая разновидность зомби, которая неуязвима ни перед чем. Ни специальные пули, ни удары тяжелого молота, ни даже отрубание головы не могут покончить с ними. Но по логике сюжета такие непробиваемые для грубой силы зомби должны иметь одну маленькую, но в итоге смертельную слабость, которая и позволяет их уничтожить.

Такие неуязвимые зомби часто встречаются в истории науки и экономики: это идеи, которые в принципе невозможно опровергнуть. Классический пример – примитивные версии фрейдизма, в которых главное место занимает эдипов комплекс. Комплекс назван так по имени героя древнегреческой трагедии, в неведении убившего своего отца и женившегося на собственной матери. Если сын ненавидит своего отца, это, как утверждается, указывает на эдипов комплекс. Но если сын обожает своего отца, то это объясняется опять же как вытеснение эдипова комплекса. В такой формулировке психологическая теория Фрейда оказывается вообще неопровержимой.

Однако целый ряд философов науки, начиная с позднего Карла Поппера, показал, что если в принципе невозможно вообразить себе факт, который мог бы опровергнуть некую теорию, то ее вообще нельзя считать теорией. В конечном счете ее содержание сводится к тому, что «возможно все и что-нибудь из этого произойдет».

Глобальный финансовый кризис, а до него кризис доткомов показали, что, если только не придавать ей какого-то противоестественного смысла, гипотеза эффективного рынка ошибочна. Несмотря на небывалые в истории масштабы и совершенство, глобальные финансовые рынки оказались все так же уязвимы для нездоровой мании, надувающихся пузырей и паники, подобных тюльпаномании в Нидерландах XVII века.

Чтобы обезопасить гипотезу эффективного рынка от опровержений, ее сторонники постарались переопределить понятия. Об их главном аргументе уже говорилось: если бы в мире нашелся тот, кому оказалось бы под силу безошибочно распознать биржевой пузырь, то он смог бы заработать сколь угодно большие прибыли. Даже если кому-то, например Уоррену Баффету, и впрямь удалось это однажды сделать, то это всего лишь пример исключительного везения. Только если бы каждый был в состоянии повторить его успешную игру на понижение, гипотеза считалась бы опровергнутой. Но невозможно же, чтобы все ставили против рынка, – рынок ведь и есть в конце концов совокупность всех ставок!

Этот довод в том или ином виде приводился всеми главными сторонниками гипотезы эффективного рынка, прежде всего Юджином Фамой, Джоном Кохрейном из Университета Чикаго и Скоттом Самнером из Университета Бентли. В статье с метким названием «Доказывая недоказуемое» Скотт Самнер, по крайней мере, смог признать трудности в своей позиции:

Но почему у теории Фамы теперь такая дурная слава? Потому что за последние десять лет мировая экономика пережила два очень похожих на пузырь эпизода. Больше того, на моей памяти только эти два циклических эпизода в США и имели значение для макроэкономики. И оба эти события были предсказаны большим количеством экспертов, так как рынок явно противоречил широко применяемой теории фундаментальной оценки. Во-первых, нужно учесть, что в умах людей есть иллюзия, которая заставляет их видеть пузырь даже там, где его нет. И у людей нет причин сомневаться, что им удалось сделать правильное предсказание, ведь после подъема обязательно следует спад. Во-вторых, вспомним, что журнал The Economist дважды успешно предсказал важнейшие события современной истории. И после этого вы думаете, можно кого-то убедить, что им просто повезло? Это настолько же трудно сделать, как убедить и без того подозрительную жену, что ее муж не виновен, после того как она дважды застала его в постели с другой женщиной. Так что мне жаль Фаму. Вероятно, он прав, однако я не представляю, как можно в этом убедить хоть кого-то в нынешних условиях. Это как если бы мы пытались убедить кого-нибудь в 1933 году, что неолиберализм – это правильная политика.

С этим нельзя не согласиться. Учитывая опыт двух крупнейших пузырей последних десяти лет, трудно понять, почему Самнер еще не отрекся от своей веры; сам он не дает этому никаких объяснений, разве только говорит, что легко найти пузырь там, где его нет. С точки зрения макроэкономики опыт Великой депрессии и нынешнего глобального финансового кризиса (его настоящим началом была, по мысли Самнера, рецессия 2001 года) – это достаточно веские свидетельства против рыночного либерализма, по крайней мере в качестве универсальной политики или в той форме, в которой он преобладал на протяжении 1920-х и 1990-х годов.

С этим не желающим умирать зомби нужно покончить так же, как Поппер покончил с фрейдовской психологией. Если утверждается, что Великая депрессия, бум доткомов и нынешний глобальный финансовый кризис не противоречат гипотезе эффективного рынка, то что вообще она может сообщить нам о мире? Самое большее, что из нее можно понять, – даже если рынки полностью оторвались от экономической реальности, то трудно использовать этот факт, чтобы заработать.

Зомби больше не вернется: государство и рынок

Как только гипотеза эффективного рынка отметена, финансовым рынкам можно дать более обоснованную оценку.

Они являются необходимым связующим звеном между кредитными организациями (активы которых в конечном счете проистекают из сбережений домохозяйств) и заемщиками – как потребителями, так и инвесторами. В смешанной экономике эта функция, как правило, принадлежит частному сектору, и здесь нет оснований ожидать каких-либо изменений в среднесрочной перспективе. Даже если мы наблюдаем сегодня создание ряда государственных финансовых институтов, этот тренд будет нивелирован возвращением в частные руки институтов, полностью или частично национализированных в период кризиса.

Но признание необходимости финансовых рынков не влечет за собой согласия с содержащимся в гипотезе утверждением, что рыночные цены обязательно «правильные» и лучшей оценки сделать невозможно. Напротив, в разумных пределах правительство может действовать вопреки установившимся на финансовом рынке ценам, по крайней мере, в двух отношениях.

Во-первых, опыт последнего десятилетия не оставил никаких сомнений, что частный финансовый сектор способен порождать пузыри и что экономическая политика должна этого не допускать. Центральным банкам для этого недостаточно процентных ставок в качестве единственного инструмента политики. Скорее, для этого нужно определенное сочетание макроэкономической политики и регулятивных мер. Если, к примеру, развивается пузырь в недвижимости, то центральный банк должен обладать достаточной властью, чтобы увести кредитные потоки от перегретых секторов, что не обязательно означает сокращение производственных инвестиций. Во-вторых, в своей оценке государственных инвестиций правительства должны использовать анализ выгод и издержек и учитывать пользу в неденежной форме, а не полагаться на мнение финансовых рынков, рейтинговых агентств и т. д. Причем вопрос, какие инвестиции должно брать на себя государство, к делу не относится.