И все небо для нас - Юлия Лим

луны лицо Гордея видно в разы хуже. – А ты думала что?

– Я вообще не поняла, что это.

Все оборудование Гордей тащит сам, хоть ему и неудобно передвигаться в кимоно. Его шаг куда у´же, чем мой, поэтому я замедляюсь, чтобы идти рядом. Не хочу снова потеряться.

– Где живет твой дядя?

Мы выходим к заднему двору дома, и Гордей оставляет оборудование в сарае.

– Подожди тут, я переоденусь. – Гордей закрывается внутри.

Не помню, как выглядит дом дяди. Что мне сказать? Веди туда, не знаю куда? Потираю лоб и широко, но беззвучно зеваю, прикрывая рот ладонью.

– Так где? – Гордей выходит на улицу.

Теперь на нем футболка с принтом, который в темноте не разглядеть, и рваные джинсовые шорты до колен.

– Не знаю.

– Может, у тебя и дяди никакого нет?

– Есть.

– И как его зовут? – Глаза Гордея сужаются.

От напряжения у меня над губой выступает испарина.

– Тихон.

– М-м, хочешь сказать, что ты племянница Тихона и Ирмы Соловецких?

Округляю глаза и киваю, как игрушечный болванчик. Гордей легонько тычет меня пальцем в лоб, чтобы я замерла.

– Знаю я их. Пойдем.

Разглядываю свои ноги и ноги нового знакомого. Он идет босиком.

– У тебя что, обуви нет? – срывается с языка.

И куда подевалась моя молчаливость?

– Есть, просто кое-кто посреди ночи заблудился и теперь заставляет меня вести себя домой. Я не могу тратить бесценное ночное время на поиски обуви.

Кончики ушей горят.

– Да просто вся обувь в доме, а мама, если проснется, меня прибьет, – Гордей усмехается. – Мы с твоей родней соседи. Ты везучая…

Когда мы выходим к дому, живот скручивает в тугой узел. Я не хочу возвращаться туда, но я должна. Ради Милы. Ради мамы. Ради себя.

– Иди, – Гордей кивает в сторону дома. – Я уж с тобой не пойду, а то взрослые еще чего подумают.

Он разворачивается и скрывается так быстро, что я не успеваю его поблагодарить.

Обхожу дом со двора и сворачиваю к крыльцу. Оно освещено мягким теплым светом. На крыльце на скамейке сидит Тихон. Заметив меня, он встает и порывисто обнимает меня. Я не сопротивляюсь.

– Спасибо, что вернулась, Вера, – шепчет дядя.

Утыкаюсь лицом ему в плечо и позволяю себе позорно расплакаться.

6

Дядя выносит теплый плед и укрывает меня им; ставит передо мной мягкие тапочки, чтобы мои ноги отдохнули.

– Пей. – Тихон протягивает кружку с напитком.

Пахнет ягодами.

– Что это?

– Компот. Ирма сварила перед сном.

Осторожно отпиваю. Глаза сами прикрываются от блаженства.

Свет первого этажа бьет нам в спины. Поблизости никого, вдалеке гавкает потревоженная кем-то собака. В москитную сетку то и дело бьются мотыльки, рвущиеся к лампе.

– Прости, мне не стоило этого делать.

Осторожно кошусь на дядю, боясь увидеть в его глазах осуждение, но он молчит.

– Это было глупо, – продолжаю. Раз Тихон меня не ругает, я должна как следует отругать себя сама. – И чем я только думала? Туп…

– У всех горе проявляется по-разному, – перебивает дядя. – Тебе захотелось сбежать.

Разглядываю кружку. Он прав. Горе подтолкнуло меня к побегу. В здравом уме я бы никогда так не сделала. А еще в этом виноват мой эгоизм. И, возможно, гены, раз мама тоже сбежала от семьи.

– Ты даже не спросишь, почему я сбежала? – допытываюсь я.

– Нет, если тебе от этого неловко. – Дядя сдержанно улыбается, напоминая маму.

В полумраке, когда черт лица не разобрать, Тихон похож на ее тень.

Отворачиваюсь, смахиваю покатившуюся слезу.

– Я испугалась, что вы с Ирмой свалите на меня заботу о своем ребенке. Вот почему я убежала.

– А почему вернулась?

– Потому что не могу бросить сестру одну. Если я это сделаю, она меня никогда не простит.

Дядя кивает в такт моим словам.

– Тебе не нужно нянчиться с нашим ребенком, Вер. Только если ты сама этого захочешь. – Он осторожно кладет руку мне на плечо и легонько треплет по нему, отчего я покачиваюсь.

Все не так плохо, как я себе представляла.

– Они уже знают? Что я сбежала? – киваю в сторону дома.

– Ирма знает, но я отправил ее спать. Миле мы сказали, что ты решила прогуляться.

– Она поверила?

– Надеюсь, что да. – Дядя склоняется и доверительным тоном сообщает: – Уснула она быстро.

Едва заметно растягиваю губы.

– Я уже начал переживать, что ты разучилась радоваться.

Теперь Тихон улыбается во весь рот, и сходство с маминой улыбкой исчезает. И как только родственники могут быть так похожи и непохожи одновременно? Странная штука генетика.

– Допивай и иди спать. Сегодня был долгий день. – Дядя поглаживает меня по голове и уходит.

Вскидываю голову к небу. Тучи уныния понемногу рассеиваются.

* * *

Просыпаюсь от шороха поблизости. В комнате еще темно. Провожу пальцами по ресницам, открываю глаза и вижу рядом Милу. Она сидит на табуретке и напряженно разглядывает меня.

– Чего тебе?

– Ты куда-то уходила?

– С чего ты взяла?

Сестра хмурится и поднимает с пола простыни, которые я связала ночью.

– Ты думаешь, что я совсем дула? – сестра сердито трясет ими.

– Мне хотелось развеяться.

– Ты снова хотела меня блосить, да?! – Мила швыряет в меня простыни. – Ты плохая, Вела!

Всхлипнув, сестра подскакивает и срывается с места. Выбираюсь из кровати и хватаю Милу за плечи.

– Пусти! – кричит она, размахивая руками и заливаясь слезами.

Опускаюсь на корточки, разворачиваю сестру и крепко прижимаю к себе. Поначалу она сопротивляется и пытается меня оттолкнуть, а потом сдается и ревет мне в ухо.

– Прости, Хоббит. – Глажу ее по спине и затылку. – Мне нужно было понять саму себя, чтобы присматривать за тобой.

– Как это? – Мила вытирает глаза.

– Я думала, что без меня тебе будет лучше. С дядей и Ирмой…

– Тетей, – недовольно поправляет Мила.

– Да, и тетей. У меня нет возможности заботиться о тебе так, как это могут сделать взрослые. Мне всего шестнадцать, у меня нет работы и своего жилья. – Беру сестру за маленькие ручки, заглядываю ей в глаза. – Я боюсь, что не смогу тебя вырастить. Хочу, чтобы у тебя все было так же, как с мамой.

– Ничего уже не будет как ланьше! – голос Милы срывается. – Мама умелла!

Затихаем, рассматривая друг друга. Она права. А я совершенно не знаю, как помочь ей пережить утрату. Кто бы мне с этим помог…

– Разве ты сама не говорила, что я злая и плохая? – нахожу слова…

Мила качает головой.

– Ты взлослая, но глупая! – Она обнимает меня за шею. – Я все лавно люблю тебя, ты же моя сестла.

Умиляюсь и крепче обнимаю Милу. Она