Город за рекой - Герман Казак

Здесь стояли, широко расставив ноги, рыцари и князья в одеждах из дерева и камня, некоторые опираясь на рукояти мечей, там у входа в грот виднелись две фигуры основателей церкви с самонадеянным видом патрициев. По светскому великолепию и пышности Роберт узнал в отдельных группах образы французского христианства, в других — изображения из буддийского святого учения. Вон там как будто стоял Ананда, любимый ученик Будды, застывший в порыве неземного экстаза, с вытянутой рукой, словно бы поддерживающий воздушный купол над землей; а тут как будто Иоанн, любимый апостол Господа, склонивший голову на плечо, словно само смирение внимало верным голосам; а тут — разве не дервиш или сам Шива, застывший в танце, там — разве не Йога сидел в пещере и не нищенствующий монах держал свою миску?

Если уже собрание персонажей из разных религий мира в поперечном нефе поразило воображение Роберта, то каково же было его изумление и восхищение, когда он обернулся в противоположную сторону. Рядом с разнообразными скульптурными фигурами Кваннона он увидел множество изваяний Марии и мадонны на низких цоколях, то в крестьянской, то в стилизованной одежде. Их лица нежно розовели, как будто еще хранили следы живого оригинала. Руки свободно покоились на лоне, ни одна не держала в руках младенца Иисуса. Но в струящихся волнами складках одежд чувствовалось, что каждая еще как будто видела перед собой ангела благовещения. Стена позади них была местами разрушена, но сами фигуры были целы. Сколько рук ваятелей на протяжении веков трудилось над ними? Углубляясь внутрь бокового крыла, он видел все новые и новые фигуры коленопреклоненных, со сложенными молитве ладонями, со склоненными или обращенными верху головами. Возможно, это были другие Марии, изображения Марии Магдалины, босыми ступнями стоявшие на земле. Часто одна только шаль покрывала их обнаженные плечи, юбки из благородной ткани свисали рваными лоскутами. На головах у них как будто были парики, но волосы, спадавшие на плечи локонами или длинными косами, выглядели естественно. Казалось, будто они, когда он проходил среди них, провожали его взглядами, вздохами. А эти фигуры, что стояли тесно, как в мастерской ваятеля, — разве не вдохновлялся творец, создавая их, образами Семирамиды, Нинон или Лейс, всех безымянных дочерей Лилит, матери-Земли, великих в своей любви возлюбленных? Диотима и Мона Лиза, Кундра и Лукреция, жрица и гетера — какой круг превращения и возобновления в садах познания!

Незаметно помещение перешло в открытое пространство, только убогие каменные стены высотой в половину человеческого роста поднимались над фундаментом, возле которого буйно разрослись трава и дикий фенхель. Смущенный, Роберт поспешно повернул назад. Не была ли это Анна, воплощенная в десятках, сотнях образов? Или она восседала среди мадонн? Он вдруг вспомнил о чулках и туфлях, которые так и держал все это время в руке, и подошел с ближайшему изваянию одной из коленопреклоненных, с босыми ступнями, неподвижно глядевшей на него, точно он раскинул перед ней дар. Он испуганно огляделся вокруг себя, хотя тут никто не мог наблюдать за ним. Роберт прошел несколько шагов по направлению к выходу, когда неожиданно пронзительный вой сирены огласил помещение. С этим сигналом фигуры там и тут начали постепенно выходить из оцепенения, сидевшие на корточках медленно поднимались, расправляя затекшие члены, и осторожно, точно опасаясь что-нибудь повредить, сходили со своих цоколей; все потягивались, разминали руки и ноги, многие снимали маски с лиц, некоторые судорожно зевали, как после напряжения. Служители храма с ручными тележками обходили помещение, собирали и складывали костюмы и маски, рясы и доспехи, стихари и мантильи, которые поспешно сбрасывали с себя статисты. Кто-то уже переоделся в свою повседневную одежду и спешил к выходу. Магдалины прыгали с легкостью балерин за занавеску, где торопливо одевались.

Теперь уже Роберт стоял неподвижно, подобно статичной фигуре, среди всеобщего пробуждения. Один служитель, очевидно приняв Роберта за участника, коснулся пальцем его груди и сказал: "Час закончен". Просторный зал опустел. Служители увозили последние тележки с одеждой. Окинув растерянным взглядом помещение, Роберт увидел на одном из цоколей пару чулок и туфли.

Он направился к выходу. Под ногами хрустела стеклянная защитная пленка, покрывавшая цветную мозаику. Узор представлял собой звездообразно расположенные правильные квадраты с разнообразным рисунком. Здесь наряду со знаками зодиака виднелись извилистые линии, изображения змей, хризантем, лучевидных рыб, торсы между грифами и злыми духами, древние символы универсума и их земных соответствий. Все они располагались вокруг основных знаков инь и ян, которые, наподобие раскинутой сетки, лежали посредине.

Поднявшись по широким ступеням лестницы наверх, Роберт увидел статистов живого паноптикума, быстро пересекавших площадь. Какая шутка! Он напоследок оглянулся на фасад собора. Над порталом перед каменным глазом покачивалась на веревке деревянная доска, на которой большими буквами было написано на нескольких языках:

ВРЕМЕННО ЗАКРЫТО

7

Весь во власти впечатлений от увиденного, Роберт задумчиво подошел к трамвайной остановке и, щурясь от яркого света, огляделся по сторонам. Анны нигде не было видно. Жара сгущалась. Роберт почувствовал внезапную усталость и голод. Прохаживаясь взад и вперед вдоль рельсового полотна, он обнаружил невдалеке у проволочного забора скамейку. Он подошел к ней и уже собрался сесть, когда увидел записку, которая лежала на сиденье, прижатая двумя камнями величиною с кулак. Рукой Анны было выведено: "Затруднения. Завтра в это же время". Под словами нарисовано было сердце, в середине которого стояла начальная буква ее имени.

Роберт сердился; он не хотел признаться себе, что отсрочка свидания не вызывала у него досады, оттого что все мысли и чувства его и без того уже были чрезмерно возбуждены от переизбытка впечатлений. Знакомство с Архивом и разговор с Перкингом, необычное шествие детей, встреча и прогулка с Анной, каменное око над порталом собора и живой паноптикум с фигурами святых — столько событий сразу в измеримый промежуток времени, все в несколько часов — с утра до полудня! Теперь, когда возбуждение медленно спадало, утомление взяло верх. Клочки и отрывки картин, образов, мыслей несвязно проносились в его голове, кровь стучала в висках. И хотя он видел из-под сощуренных век, как один трамвай остановился на другой стороне, он не двинулся с места. Вагон и люди расплывались, ускользали от взора, как игрушка выскальзывает из рук уставшего ребенка. Сон овладел им.

Когда он проснулся, то не сразу сообразил, где он находится; только постепенно до его сознания дошло, что он пребывает не в каком-нибудь мире грез и не дома, а в городе, куда его пригласили в качестве хрониста. Он испуганно вскочил. Солнце клонилось к горизонту. Старые женщины, сгорбленные, с опущенными головами, проходили мимо с лейками в руках. Когда он закурил сигарету, то они удивленно посмотрели на него. Взгляд его упал на записку Анны. Он взял записку и написал на обороте: "Жди меня. Я приду". Внизу, под словами, он вывел большое "Р" и точно так же обвел букву кружком в виде сердца.

Подгоняемый голодом, он быстро шагал к гостинице. Хозяин не упрекнул его за то, что он пропустил церемонию обеда. Роберт не отказал ему в желании возместить упущенное за ужином, хотя он предпочел бы без всякой торжественности скромно поесть у себя в комнате. Когда он вошел в помещение столовой, в которой и на этот раз не было ни единого гостя, старая Мильта уже накрывала на стол. Она встретила его потоком непонятных слов, выражая радость по поводу его появления. Потом встала перед ним и, кивнув на прибор, подняла вверх один палец, потом два и ждала, вопросительно глядя на него. Когда Роберт дал понять, что достаточно одного прибора, служанка разочарованно покачала головой.

Потерянный вечер, думал Роберт. Ведь Анна могла бы сейчас быть с ним, здесь. Как было бы чудесно. Видимо, тут ждали, что он приведет с собой гостя. А он даже адреса ее не знал. Пока сервировали стол, он осведомился у хозяина, не спрашивал ли кто его за это время, и получил отрицательный ответ.

Он попросил вторую бутылку вина. В промежутке между сменой блюд он, чтобы заполнить чем-то паузу, внес запись в книгу для гостей. Потом начал писать письмо матери. Элизабет тоже скоро должна получить весточку от него. Ему казалось, что прошло уже несколько дней, как уехал из дома. Но он хорошо знал это чувство, которое всегда, когда уезжаешь, возникает именно в первые дни из-за обилия новых впечатлений и особой обостренности восприятия. Поднявшись к себе в комнату, он попробовал записать кое-какие свои наблюдения о городе. Потом долго лежал в постели без сна. Ему досадно было сознавать, что он так оконфузился в соборе; в каком смешном виде выставил он себя, возложив, словно дар, чулки и туфли Анны к ногам полунагой Магдалины! Только теперь до него дошло что все эти князья, апостолы и святые заступники, которых он принял за статуи, смотрели глазами живых людей, наблюдали за ним. Ведь они могли счесть его за дурака. Расхаживать по залу культового здания с дамскими чулками и туфлями на "шпильках"! Не знать, что там как раз состоялся час упражнений, в которых вполне могла принимать участие и Анна.