Оракул петербургский. Книга 2 - А. Федоров

Смелые испанские мореплаватели в августе 1498 года основательно встряхнули эту нищую благодать. Виноват во всем оказался проныра и непоседа Христофор Колумб, сильно смахивавший на сефарда (пучеглазого еврея с Пиренейского полуострова), представителя все того же "блуждающего суперэтноса". В последнем слове выспренного термина, конечно, проявилась чисто национальная скромность его автора – профессора Л.Н.Гумелева, колумба пассионарности). Сабрина тогда еще не слышала о гумелевских ученых откровениях, но стихи его матушки – русской поэтессы Анны Ахматовой с удовольствием читала и многие знала наизусть. Наверное, через ахматовские по-женски мягкие рифмы она и восприняла всю историю родного края. Колониальный период (конец 15 и начало 19 веков) прославился напряженными, как буря в чашке молока, войнами за независимость и свободу, эпицентр азарта которых пришелся на 1810-30 годы. Период последствий таких войн, укрепивших свободное государство, распахнул двери парламента для местных демократов-демагогов, ничего путного не давших народу. Она помнила имена первого и слишком многих последующих президентов страны – сплошь выдающихся политических деятелей эпохи: Х.А.Паэс, затем – А.Гусман Бланко. Кстати, в России ей будет предоставлена возможность узнать, что здесь тоже имеются свои Гусманы: один – почти что творец КВН – очага студенческой творческой демократии, другой заместитель председателя ИТАР-ТАСС. С.Кастро, имя которого так легко запомнилось по аналогии с Кубинским Лидером-красавцем, отпрыском крупного землевладельца, тоже увековечился на Венесуэльской земле. Перечень президентских имен был обширным, как названия блюд на разные вкусы в фешенебельном ресторане любого Южноамериканского государства, алкающего свободу. Сабрина знала их почти все на перечет и очень гордилась этим.

Теперь Сабрина окончательно (ей так казалось) попрощалась с Венесуэлой и многие кадры из кинофильма ее памяти моментально стерлись. Осталась нетронутой, почитаемой и тщательно охраняемой та серия из фильма, которая включала все то, что связано с Сергеевым. Сабрина заглянула лишь в первые кадры и тихо заплакала, уткнувшись лицом в плечо Музы. Та почему-то безошибочно определила акцент грусти и, нежно поглаживая Сабрину по волосам и шее прошептала ей на ушко:

– Сабринок, уже улетели из прошлого, готовься ко встрече с настоящим и будущим.

Она немного подождала и добавила:

– Там, в Санкт-Петербурге, тебя, как впрочем и меня, ждет встреча с тенью любимого человека! Они уже там, на месте, эти тени, они суетятся от нетерпения, ожидая встречи с нами. Однако, дорогая подруга, помни, что такие встречи не безопасны, ведь их и нас будут сопровождать потусторонние силы, способные, а, может быть, и желающие подстроить нам всякие каверзы.

Муза наклонилась к ушку Сабрины поближе и заурчала что-то самое тайное и сокровенное:

– Сабринок, не удивляйся моим откровениям, но сознаюсь перед тобой, что пришлось мне постигнуть некоторые запретные тайны, тайны оккультизма. Вот с некоторыми из них, если ты не возражаешь, я бы и хотела с тобой поделиться.

Понятно, что тот разговор был продолжением психотерапии, но теперь рациональной, индивидуальной, скорее всего, отвлекающего плана. Муза продолжала священнодействовать:

– Давай-ка вспомним маленький стишок твоего ласкового и нежного "зверя". Кажется, он назвал его "Судьба":

У каждого своя судьба,Она решительна всегда,И справедливостью полна,Как чаша полная вина,Которую все пьют до дна.Кто знаки вещие начертитИ жизнью грешника завертит?Конечно, тот, кто всем владеет,Все может, знает и умеет.Кто тянет линию генетики,Красот телесных и эстетики?Он сильный, мудрый, всемогущий,Как рок навязчиво-грядущий.Его по-разному обозначают,Ругают, молят, навещают.А Он спокойно наблюдает,Как люди, жалкие мартышки,Теряют совесть, пишут книжки,Да просят Бога снизойти –Продлить банальные пути!

– Слов нет, не очень элегантно он нас окрестил мартышками, но он весь в том – такой он ироничный человек. Безусловно, сам он порядочная мартышка, коль оставил в одиночестве любимую, да еще и беременную, женщину и спокойно погрузился на дно океана.

Муза почесала переносицу, словно собираясь с вещими мыслями, затем заявила:

– Сабринок, предстоит тебе пройти тернистый путь адаптации к забавной российской действительности, которая в самое ближайшее время обязательно поддаст тебе пендаля. Но ты будь мужественной, не удивляйся, не расстраивайся, а готовься пить чашу горького вина… до дна.

Муза давно заметила, что любой вариант психотерапии с Сабриной проходит более успешно если истоки мотивации регламентирующих поступков или мыслей, установок пытаться находить в том, что связано с Сергеевым: какие-то сценки из жизни, биографические эскизы, наконец, ссылки на его научные работы или литературные поделки. Муза с лихвой отрабатывала этот способ объединения любовного прикрытия и утилитарных, сиюминутных психологических задач. Она делала это с удовольствием еще и потому, что он был более близок женскому восприятию, ибо содержал налет романтизма, свойственного вообще оккультным дисциплинам.

Еще старик Папюс в своих многочисленных книгах об оккультизме настойчиво отрабатывал программу минимум и максимум, внедряя в массовое сознание значение латинского слова occultus, переводимого на русский язык, как тайный, сокровенный. Он уверенно разводил бодягу по поводу магии и внушения: "Прежде мы говорили, что Магия объясняет все гипнотические явления через реакцию идеи на астральное тело и через действие астрального тела на тело физическое". Или иное категоричное замечание: "Внушение, по изотерическим разъяснениям, есть создание оживотворенной мысли, действующей в виде импульса на мозг. Одно лицо может влиять или на другое лицо – альтеро-внушение, или на самого себя – авто-внушение".

Муза не забиралась в своих практических представлениях в каббалу, а, подобно Сергееву, считала, что главное подвигнуть свое пациента к нахождению в одном общем локусе информационного поля с личностью, способной оказывать положительное воздействие. А тогда уже, с помощью астрального ко-терапевта, направлять его к восприятию тех ценностей, которые склонен индуцировать пациенту лекарь, дабы принести клиническую пользу.

Надо сказать, что проживая хоть и не очень долгий срок в Израиле, Муза успела основательно влезть в традиции еврейского мистицизма. Наверное, тоненький ручеек такой особой мудрости тянулся еще из Герона. На одной из темных и вонючих улиц загадочного города в восемнадцатом веке представители еврейских диаспор, состоящих из давно совершивших побег из пределов вдруг ставшей немилостивой Земли Обетованной и глубоко укоренившихся на новой родине (Германия, Франция, Испания), создали знаменитую потом еврейскую духовную академию. Там глубоко изучали не только Талмуд, но и каббалу – новую (пусть будет – передовую!) отрасль еврейского мистицизма, пришедшую из сытого Прованса.

Безусловно, Муза не забиралась в дебри "таинств" слишком уж тайных, но ознакомилась с кусочками формулировок из великого труда Кастильского раввина Моисея де Леона. "Загор" – было название этой вещей книги. Правда, в те древние и дикие времена общение с каббалой стоило дороже, чем жизнь. В Испании и по всей Европе евреев сделали виновниками страданий, принесенных черной чумой 1348 года. Особенно рьяно велись проповеди антисемитизма с 1391 года. Тогда погибли тысячи евреев. Еврейство в Испании вынудили усилить социальную мимикрию: наряду с чисто еврейскими и христианскими общинами стали создаваться общины обращенных – конверсов. В условиях адского мракобесия и чистая каббала основательно испачкалась пакостью тупых наваждений.

Муза помнила, что религиозный реформатор более позднего периода Мартин Лютер (1483-1546) сослужил двуликую службу еврейству: сперва он, рассчитывая на поддержку образованного и богатого еврейства, строил проповеди в положительном ключе; затем, почувствовав сдержанность реакции евреев, обрушил на их головы отчаянные инвективы. Специалисты даже набираются смелости заявлять, что идеологическая нетерпимость и фанатическая злоба популярного реформатора предваряют собой нацистскую пропаганду, перемешавшую мысль, слово с безвинной кровью миллионов евреев.

Муза в своих изысках тянулась, естественно, к практической – лечебной стороне еврейского мистицизма (магии). Ее колдовство, если уж употреблять такой термин, заключалось в мастерстве построений и перестроений нужной мотивационной ориентации пациента, для чего, безусловно, необходим талант раскрытия личности подопечного.