Гуго Коллонтай - Хенрик Хинц

Существенным элементом этой своего рода натурализации идеи потопа в учении Коллонтая было убеждение в том, что его причины действуют постоянно, а следовательно, и в настоящее время. Из положения о постоянном и неизменном действии этих необходимых физических причин вытекал сформулированный Коллонтаем тезис о неизбежности периодического повторения потопов также и в будущем, что снова отчетливо противоречило «истине» откровения: «Даю примирение мое с вами, и ни в какой мере больше не будет поглощено любое тело водами потопа, и не будет больше потопа, опустошающего землю» (Быт., 9, 11).

Таким образом, здесь выступает точка зрения, свидетельствующая о методологической последовательности Коллонтая, признающего рациональную научную критику единственной и окончательной инстанцией истины. Так называемые истины откровения религии он лишает какого бы то ни было авторитета относительно научных исследований. Коллонтай, не колеблясь, возражал тем истинам христианского откровения, которые приходили в столкновение с результатами, достигнутыми науками. Эта позиция независимости разума явилась существенным фактором того перелома, который польское Просвещение совершило в науке и философии.

С рассматриваемой здесь проблемой тесно связан еще один важный методологический и мировоззренческий вопрос. Известно, что в допросветительском образе мышления чудеса и различные сверхъестественные явления составляли существенный элемент картины мира и человеческой жизни. В своем тезисе о потопе Коллонтай отбросил саму возможность чуда, отрицая доказательную ценность сверхъестественных причин при выяснении физических явлений.

Представленные выше взгляды Коллонтая об автономии разума и его независимости от веры указывают на радикальное понимание этой проблемы. Данному пониманию уже не подходили половинчатые рассуждения, свойственные, например, теории двух истин, и т. д. Разум должен сам решать вопрос об истине и ошибке во всех областях мысли и жизни, а также и по религиозным вопросам. Из этого положения последовательно вытекало, что даже наивысшие философские обобщения не являются исключительной областью господства религии и авторитета; эти обобщения могут быть исключительно результатом независимых научных исследований и неограниченных теоретических разработок. Религия оказывалась, таким образом, лишенной права формировать мировоззрение. Более того, Коллонтай выдвигал цель безграничного развития науки. Догматизму и стагнации знания, защищаемым схоластикой с ее бесплодным вербализмом, питающимся авторитетом Писания и официальных комментаторов, Коллонтай противопоставил программу творческой науки, способной преодолеть балласт вредной традиции и открывающей новые горизонты.

Основной предпосылкой этой программы было принципиальное восстановление ценности науки. В начертанной Коллонтаем перспективе наука, выступив против церкви, должна стать основным орудием создания мира в общественных отношениях, а также в сфере ценностей и благ, создаваемых людьми.

При всем этом автор «Физическо-морального порядка» отдавал себе отчет в том, что религия — это не единственная преграда на пути безграничного «прогресса света». Над умами господствуют также разнообразные другие социальные и моральные авторитеты, предубеждения, суеверия и т. п., которые порабощают ум, лишая способности к беспристрастному суждению, в особенности когда суеверия отвечают эгоистическим интересам властителей и правящих слоев. По этой же причине прогресс познания всегда является драматическим. Его подлинные новаторы и открыватели, как правило, обречены на порицание и осуждение, иногда на всеобщее. Так, Коллонтай пишет, очевидно имея в виду также и свой личный опыт, что «когда нам встречается такое чрезвычайное остроумие, которое показывает нам наше собственное состояние, то надо слишком много времени, чтобы мы отказались от наших предубеждений и суеверий…. освобождение от предубеждений и суеверий начинается чаще всего с того, что сперва мы высмеиваем и преследуем тех, кто открыл, что мы идем в познании ложной дорогой, и не очень скоро мы проникаемся уважением к этим открывателям, высмеивая и преследуя наши собственные предубеждения и суеверия» (30, 256–257).

Коллонтай считал, что единственным успешным средством преодоления этих трудностей является сомнение в любых ходячих истинах и мнениях. Этот принцип он развивал в духе декартовского рационализма: «Но не потому мы сомневаемся, что не хотим верить ничему тому, чего мы сами понимать не можем, а потому, что хотим лучше убедиться [в истине] через наше собственное знание, чем через уверенность в достоверности знания других людей» (14, 359). Методическое сомнение является универсальным принципом: «Человек не может слепо доверяться чужому знанию, даже если все люди принимают его на веру». Сомнение и критицизм являются, по мнению Коллонтая, «врожденными способностями человека и даже его неотделимым естественным законом» (30, 257–258). Таким образом он формулирует (в подобном масштабе впервые в Польше) постулат, который был призван стать одной из фундаментальных составных частей новой «умственной» культуры. Это уже была не какая-то программа ограниченного отказа от схоластики в пользу светского рационализма, а программа по своей направленности полностью освобожденная от внерациональных зависимостей.

Наиболее важными были, пожалуй, последствия применения этой программы к социальной философии и политике, ибо, как уже говорилось, последние представляли собой ту область, в которой раньше возникли устремления к эмансипации разума и в которой эти последствия имели наиболее серьезное практическое значение. Вторая половина XVIII в. в Польше была периодом драматической борьбы просветительской программы политически-государственных и социальных реформ против авторитарных мнений, суеверий и предубеждений. Драматизм этой борьбы вытекал из того, что ставкой в ней было существование государства и нации. Борьба разума с темной традицией толкнула Польшу на политические потери, и государство пало в 1795 г. Однако можно говорить о победе Просвещения в том смысле, что оно создало культурное наследие, призванное решать будущие судьбы нации в условиях потерянной государственной независимости. Таким способом удается установить тесную связь между стремлением разума к автономии в сфере науки и теории и процессами формирования нации, освобождающейся от феодально-шляхетской зависимости. Политическая деятельность и теоретическое творчество автора «Писем анонима» олицетворяли собой эту связь философии с историческим процессом. Коллонтай не питал преувеличенных иллюзий относительно реальных возможностей достижения полной автономии и суверенности разума в практической жизни. Его заслуга заключалась в сознательном отстаивании постулата, провозглашающего необходимость выхода за те истины, которые освящаются лишь в силу давности их существования.