Хозяйка большого дома - Карина Демина

Пса зовут Райдо.

Она повторяет это имя, когда знает, что его нет поблизости. У имени сотни оттенков, как и у собственной Ийлэ ненависти. Порой она полупрозрачная, как осенние сумерки, порой густая, промозглая, сродни туманам… кислая и горькая, с шелестом дождя, со скрипом дверных петель, которые отсырели. С шорохом юбок Дайны…

…она поднялась на чердак лишь однажды.

И шла крадучись, но будучи человеком, Дайна оказалась слишком неуклюжа, и Ийлэ услышала ее задолго, а еще Дайну выдал запах — терпкий едкий аромат ландышей.

…туалетную воду Дайна покупала в аптекарской лавке, в мутной бутыли с узким горлом, которое затыкали старой пробкой. Флакон оборачивали мягкой ветошью и перевязывали бечевкой.

Ийлэ помнит.

Еще один осколок от прежней жизни, как и темно-зеленое шелковое платье, отделанное золотым шнуром. Его мама выписала из столицы, и платье оказалось слишком уж свободно в груди, его пришлось перешивать…

…Дайна перешила вновь, вставив в корсаж широкие полосы желтого поплина.

И еще кружево.

Дешевое темное кружева, которое смотрелось убого, как и два ряда перламутровых пуговиц.

— Здравствуй, — сказала Дайна. Она остановилась на пороге, подобрав юбки.

Здравствуй.

Наверное, Ийлэ могла бы сказать.

Наверное, она бы и сказала… и собиралась… не смогла.

— Молчишь? — Дайна вошла, пригибаться, как псу, ей не пришлось. Она всегда была невысокой, полноватой, но сейчас полнота эта не выглядела уютной.

Пухлые щеки.

Нос курносый.

Губы полные, вывернутые и блестят маслянисто, Дайна их облизывает, и этот глупый жест выдает волнение, хотя странно: с чего бы волноваться ей?

Она со псами ладила.

Ей даже платили… и вещи вот отдали… мамины вещи…

— Молчи… это правильно… — Дайна попробовала пол ногой, убеждаясь, что тот крепкий. — Это разумно… ты будешь молчать, а я…

Она юбки держала высоко, и видны были и крепкие кожаные башмаки с квадратными носами, и полные щиколотки, правда, ныне не в шелковых чулочках, но в солидных, вязаных, весьма серьезного вида.

— А я… так и быть, помогу тебе.

Остановилась Дайна у корзины и, вытянув шею, заглянула внутрь.

— Еще жива?

Ийлэ подалась вперед, оскалилась. Ей была неприятна сама мысль, что эта женщина прикоснется к отродью своими белыми пухлыми ручками.

— Не рычи… ты ж понимаешь, что живешь здесь только потому, что хозяин разрешил?

Хозяин?

Райдо.

Имя с тысячью оттенков, сейчас горькое, обжигающее, пусть Ийлэ и не произносит это имя вслух. Она все одно катает его на языке, не способное отделаться.

— Но он может и передумать… — Дайна наклонилась, дыхнула едким ароматом ландышей. — Я могу передумать… веди себя хорошо.

Она развернулась на каблуках, нелепо взмахнув подолом. И жест этот, самой Дайне, верно, представлявшийся изящным, был смешон. И сама она, надевшая чужое платье, примерившая чужую роль, была смешна.

Гротескна.

И великолепно вписывалась в нынешнюю, искаженную жизнь.

Ийлэ не смогла удержаться, она рассмеялась звонко и громко, и смеялась долго, искренне, как не смеялась уже давно. А когда смахнула слезы, то увидела, что Дайна так и стоит в дверях.

Красная.

И губы полные дергаются.

Кулаки стиснула, прижала к груди, которая ходуном ходила, грозя вырваться из тенет корсажа, все одно, несмотря на вставки, слишком тесного.

— Думаешь… думаешь, ты можешь вот так… надо мной… — наверное, она бросилась бы, окончательно выбравшись из роли.

Вцепилась бы в волосы?

Опрокинула на пол?

Сдержалась.

— Ты никто, — Дайна провела пальцами по красному лицу. — Слышишь? Ты никто… и сдохнешь скоро… сначала твое отродье, потом ты…

Она ушла, оставив на чердаке свой ландышевый запах, точно метку, и Ийлэ поспешно открыла окно, позволяя ветру вычистить его. Сама же вернулась к корзине, легла рядом, сунула палец в синюшную ручонку отродья.

Сдохнет?

Ну уж нет… это пока не заметно, но Ийлэ точно знает: отродье будет жить.

— Она глупая, — теперь, когда на чердаке вновь было пусто, Ийлэ могла говорить. — Она меня боитс-с-ся… почему?

Отродье не знало.

Оно стиснуло палец в кулачке и вновь смежило веки. Так и лежали, долго, пока ветер не вымел все следы Дайны…

…она и вправду убила бы…

…или нет? Такие не убивают сами, смелости не хватает, но если исподволь, чужими руками…

…надо будет найти еще одну куклу…

…за кукольным столом есть еще место, а Ийлэ интересно будет играть за Дайну… быть может, Ийлэ даже скажет, что Дайне нечего бояться, что она, Ийлэ вовсе не собирается выдавать чужие грязные тайны. Не из благородства душевного, но потому что тайны эти — и не тайны вовсе, мелочь… или даже не так, в них нет смысла.

И та, кукольная Дайна, глядишь, сумела бы понять.

Или нет?

Глава 5

На сей раз Ийлэ услышала приближение пса: он поднимался медленно, останавливаясь на каждой ступеньке. Дышал тяжело. И боль испытывал.

Райдо…

…боль сладкая, как патока, кленовый сироп, который доставляли из бакалейной лавки… покупки привозили раз в неделю, в картонных коробах, и Ийлэ, пробираясь на кухню, садилась в уголочке. Ей нравилось смотреть на то, как кухарка эти короба распаковывает. Она движется с нарочитой неторопливостью, вскрывает крышку, вытаскивает банки с маринованными абрикосами, мешочки с цукатами, с засахаренными сливами и изюмом, которые взвешивает на домашних весах. Бакалейщик сидит за столом, ему ставят тарелку с пирогом и широкую глиняную чашку.

Он пьет и следит за кухаркой.

Эти двое доверяют друг другу, но… ритуал — есть ритуал.

Про ритуал сказала мама, с усмешкой, и еще добавила, что людям ритуалы важны…

…а псам?

Зачем он сюда таскается? Прислал бы щенка своего, который Ийлэ ненавидит, но не тронет без приказа… с младшим она знает, как себя вести, а этот…

— Можно? — спросил он, прежде чем войти.

Будто Ийлэ могла запретить.

— Окно зачем открыла? Ребенка застудишь, — проворчал он.

Закрыл.

Остановился, сгорбившись, прижав руку к боку. И задышал часто, поверхностно, а потом закашлялся, и в воздухе запахло кровью.

Псу было больно.

Ийлэ вжалась в пол: она помнила, что свою боль они лечили чужой.

— Дайна приходила? — отдышавшись, сказал он. — Вы ведь знакомы, да?

Ийлэ кивнула.

Медленно.

Она не была уверена, что псу нужен ответ, но злить его молчанием теперь, когда он и без того раздражен, не следовало.