Ещё о женЬщинах - Андрей Ильенков

— Не подхалимствуй, — пригорюнилась баба, вспомнив непростую свою юность, в которой были и друзья-хулиганы, и пьяные подружки, и яростный стройотряд штукатуркой, оставивший след не только в её душе, но и на теле. Шрам на лодыжке от язвы, полученной в стройотряде посредством погашения кусочка извести непосредственно на молодой бабьей коже, а также разные катастрофы. Однажды в коровнике она сверзилась с лесов на молодого телёночка, у неё на бедре был чёрный синяк величиной с голову телёночка, а тот, в свою очередь, неделю не просил кушать, стал вообще придурковатым, а когда вырос, оказалось, что у него не стоит бычий хуй, и его отдали в поликлинику для опытов. Особенно запомнился ей обряд инициации, который заслуживает отдельного описания, но это огромная тема, не встраивающаяся в рамки проблемы пола, и мы к ней обязательно вернёмся, но не сейчас. Ну и по мелочам — почерневшие от ржавой воды зубы и прочий педикулёз.

— Знаешь, — почесал я грудь, вешая рубаху на те же плечики, — это ничего. Пускай пахнет двумя женщинами вместо одной, это ничего.

— Ах двумя? — прищурилась баба, уже снявшая было правую туфлю, но теперь надевая её обратно на то же самое место. — Значит, от меня так же пахнет?!

— Да что ты! — всплеснул я руками. — Наоборот! Совсем не так, я про что и говорю, что будут разные запахи! Ну ладно, ладно, не буду. Пошли вообще в сарай.

— Да, в сарай! Там ни лечь, ни сесть, и щепки в колени втыкаются.

— Ну давай бросим одеяло.

— Да? Сам на своём одеяле ебись!

— А что такого? — выразил я искреннее недоумение, хотя знал, чем ей не мило это старое одеяло.

Она не брезглива, но ревнива. Поэтому ей не нравится, что на одеяле остались критические следы моей бывшей подруги. Жизни. Эти следы давно высохли, испарились, присыпались пылью, остатки погребены под новыми наслоениями, и сам спектральный анализ не обнаружил бы их, хотя я не силён в спектральном анализе, может быть, и обнаружил, но ревнивая память обнаруживает легко. А ларчик, как оказалось впоследствии, просто открывался: мы подстелили его обратной стороной.

Она молчит. Я прикалываюсь:

— Чё ж ты такая нежная, блин, достала! Давай тогда поедим.

— Вам бы, мужикам, только жрать.

«А вам бы, бабам, только», — подумал я, но решил лучше подлизываться и сказал:

— Я ж, блин, проглот.

— Обжора!

— Свинья!

— Блядун!

— Пидор!

— Почему это ты пидор? — не поняла она и внимательно посмотрела на меня.

— Ну так, — пожал я плечами, — это я в общем смысле, типа козёл там. Это чтобы ты меня утешила, я же подонок, ничтожество.

— Ой, кончай, — говорит баба, снимает туфли, осматривает их изнутри и поправляет оторвавшуюся подкладку. Вдохновлённый, я восклицаю:

— О да! Я недостоин утешений! — И в горести изо всех сил хлопнул себя ладонью по лбу. Получилось так звонко, что баба вздрогнула и с грохотом уронила туфли. Я проследил за ними взглядом и удивился:

— Слушай, а чего у нас пол-то такой грязный?

Она посмотрела вниз, по сторонам, приподняла ногу и, взглянув на подошву с прищуром, ответила:

— А кто его мыл?

— Ты.

— Ну и когда это было?

— На Пасху.

— Ты бы ещё Рождество вспомнил.

Вот не надо! Вот Рождество-то я запомнил на всю жизнь! Точнее, Новый год. То есть приходят к вам в Изнакурнож друзья и подруги, все выпивают и веселятся, слушают архаичный джаз, би-боп и кул. Потом, естественно, шампанское, потом водочка и уральские пельмешки, девушки помогают на кухне, всё как у людей. Но избушка же, все воды сливаются в умывальников начальник, а там, в нутре, неонка и простое поганое ведро присунуто, подвыпивший хозяин не ловит мышей и бух туда всю кастрюлю из-под пельменей! Ну и оппаньки. Поток горячей воды из-под умывальника, и вдруг одна отважная девушка в праздничном прикиде, причёске, при маникюре, цацках и брюликах, хватает тряпку и, несмотря на увещевания хозяина, всё подтирает, а у меня на кухне — это, знаете ли, не у вас на кухне! После этого я просто обязан был на ней жениться. И женился.

Тут она подняла другую ножку и так же оценивающе осмотрела. Я тоже глянул. Это было круто. Это была типа крутая грязная ножка, влекущая своей условною красой. Но дело-то не в этом, а в том, что я затаился и гадаю: будет она сейчас мыть пол или нет. И я прикидываю, что ведь заняться влажной уборкой — удачное решение проблемы пола, можно избежать постели сейчас, а к ночи она всяко проветрится. Но то я. А она, конечно, смотрит на это иначе. У неё вообще странное отношение к влажной уборке. Она устраивает её не для того, чтобы испачкать руки и ноги, а если повезёт — и попку, а для того, чтобы, наоборот, стал чистым пол, что, как понятно из присказки, наоборот плохо.

Короче, мы пошли в сарай, и она ещё приговаривала, что подчиняется насилию и несёт тяготы и лишения семейной жизни и женская доля такая. И, в общем, она типа ничего не хочет, ну ладно, я так быстренько, а потом оказывается, что она передумала и захотела, ну здравствуйте, девочки! А зачем я тогда кончал? Я лично никуда не торопился. Ещё хорошо, что она давно не мылась, а то бы я мог второй раз и не захотеть. Вот вам и мораль, что одинаковое одинаковому — рознь.

И все женщины будут в раю.

Передоза{1}

Я никогда не ем устриц. Что я, извращенец, что ли?! Склизкие, пахнут нехорошо и шевелятся, шевелятся.

Я, правда, беден, но и будь у меня деньги — из любопытства бы попробовал — и баста! Пушкин мне не указ. Во-первых, ещё неизвестно, чем они там в Эфиопии своей питались, тогда ведь гуманитарной помощи не было. Во-вторых, а куда им ещё деньги было девать? Прислуга крепостная, за Интернет платить не надо. А я не извращенец.

Другое дело пряники. Мы с Давидом Бауи ими даже водку закусывали. И не какими-нибудь там печатными с сахарными лебедями — простыми пряниками из полиэтиленового мешка. Бутылка водки и кило пряников. И хорошо сидели.

Вот, кстати, говорят, там под водочку, пальцы гнут и бьют в грудь известно чем, а я так думаю: всё это одна лжа. В смысле закуски. Если ты огородник, то, ясно, ничего нет лучше огурчиков, да помидорчиков, да с крупной сольцой. А если ты горожанин, то самое лучшее — килька в томатном соусе.

А если эстет — то солёные огурцы и селёдка. А другие запивают томатным соком, а третьи, с деревенским воспитанием, орут, что запивают только барышни, а сами за что ратуют? За шипящую на сале яишенку-глазунью, и чтобы снизу уже чуть пригорело, а сверху ещё жидко и чуть тёпленько. А тогда это, извините меня, что, как не запивание? Структуралист В.Б. Корона однажды встретил мужика с бутылкой водки и кошёлкой сырых яиц, и они прямо на лавочке выпили и то и другое, и Корона весьма хвалил сию методологию. Так что всё потёмки, и я уже не верю в существование неких оптимальных закусок и подходящих к блюду напитков. Я верил в это раньше — и был счастлив, а теперь не верю, и кому от этого хуже, кроме меня, но нельзя же верить, как и любить, из чувства долга? А может, и можно. Ведь можно же из чувства долга надеяться, как это убедительно доказал Малышу Карлсон, так почему же нельзя верить и любить?

Ну замолол! Вернёмся к этому барану. Мы хорошо сидели, но Бауи, между прочим, пряники мыл. Берёт в левую пряник, правой отворачивает кран, пряник под струю, брызги на стены и пузо, встряхивает его и ест.

Я говорю:

— Ну и что, вкусно?

Бауи пожал плечами и наливает по новой. Пьём, он закусывает, а с пряника капает, к пальцам он у него липнет, вода-то горячая. Бауи их давай обтирать об полотенце.

Я говорю:

— Ну вот, рушничок будет липнуть.

Он подумал и стал их мыть с мылом. Я, даром что пьяный, удивился:

— Не противно, — спрашиваю, — с мылом-то?

Он говорит:

— А тщательнее надо, чтобы и сахар, и мыло смывались заподлицо!

И взял мочалку. Мочалкой моет и ест.

Я подумал и сказал:

— Ты знаешь, Бауи, как я тебя уважаю. Но признайся, что ты дебил. Нарочно признайся!

Бауи, за это люблю, признаётся. Но тут же, свиное ухо, приводит такой контраргумент, что а кому сейчас легко?

Я заметил ему:

— Я, конечно, дико извиняюсь, но вспомни четвёртый закон диалектики — одинаковое одинаковому рознь (тут я поднял палец), и вкуса никакого.

Бауи вздохнул и признался:

— Не люблю я их.

Я опешил. Бауи разрыдался:

— А что делать? А кто виноват? Но ведь мы же русские люди! Какой ж русский не любит пряников?

— Ну ты полегче! Я лично — средний. У меня в предках русские, украинцы, белорусы и одна прабабка турецкоподданная. Так что это ты, может, русский, а я нормальный. А кому сейчас легко?! Ешь тогда устриц.

Бауи обиделся:

— Что я, извращенец, что ли?

— Конечно, извращенец! Он сладости не любит! Да ведь в ней-то, в сладости, самый смысл пряников и есть! Ешь тогда устриц.

Бауи отвечает:

— Что я, извращенец, что ли?