’НЕЙРОС’. Часть третья ’Черные слезы’ - Павел Сергеевич Иевлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это был последний, — ответила бледная Шоня на мой вопросительный взгляд, и я буквально рухнул у стола. Сел на грязный пол, прислонился затылком к стене и застыл, не в силах шевельнуться.
Рыжая тихо вышла, оставив меня одного. Я осознал, что понятия не имею, сколько прошло времени, а достать из кармана коммуникатор нет сил.
— Сам-то живой? — спросила заглянувшая в дверь Костлявая.
— Не уверен, — признался я.
— Ещё бы, — кивнула она понимающе, — на тебя смотреть страшно. Думала, ты так у стола и помрёшь. Надорвёшься и сдохнешь. Вид у тебя такой, как будто ты каждому стакан своей крови перелил. Я пару раз пыталась тебя остановить, но…
— Не помню.
— Не удивительно. Ты меня и не заметил, по-моему. Жрать хочешь?
— Ничего не хочу. Но, наверное, надо. Много умерло?
— Дохрена. Но каждый, кто выжил, — благодаря тебе. Пойдём, покормим тебя чем-нибудь.
— Не могу подняться, прикинь? — признался я.
— Вот блин, так и знала, что однажды этим кончится! Ладно, цепляйся за шею…
Костлявая буквально вынесла меня из медмодуля. На руках, как ребёнка. Сильная женщина.
— Эй, вы, вояки! Я вашего према нянчить не нанималась! — сказала она моим ребятам. — Этак он однажды сиську попросит!
— Ой, а тебе прям сиськи для нашего према жалко? — устало улыбнулась Шоня.
Она в броне, и сервоусилители позволяют поднять меня без особых проблем, но росту маловато. К ней присоединяется Тоха, и они вдвоём аккуратно спускают меня по трапу трейлера. Зоник откуда-то притаскивает кресло и столик, меня усаживают и вознаграждают стаканом приторно-сладкого витаминного напитка. То, что нужно сейчас. Вымотался я, и правда, нечеловечески. Приходя в себя, начинаю понимать, что в отчаянии пытался бессознательно раз за разом брать референсы, но ни черта, разумеется, не получалось, и я черпал что-то внутри себя. Начерпал или нет, не понять, но если из-за этого выжило хотя бы на одного ребёнка больше, так тому и быть. А если нет — я попытался.
— Сейчас принесут пожрать, — Костлявая притаскивает стул и садится рядом. — Ты уже оклемался?
— Сложно сказать.
— Не делай так больше. Хорошо, что тут зеркала нет, ты бы сам себя испугался. Выглядишь чуть живее покойника. А теперь скажи мне, почему в этом летающем гробу было столько мелких засранцев? Знаешь, пока не началась вся эта херня с городом, клан считался тем богаче, чем больше у него детей. Если бы не война, то сейчас мой блудный караванчик был бы в топе. За мной бегали бы премы и предлагали что угодно за то, чтобы я поделилась. На коленях бы умоляли.
— А сейчас не будут?
— Сейчас меня, скорее всего, просто убьют. Но речь не о том. Что это за дети?
— Продукция городских инкубаторов.
— Почему их отправили куда-то? И кто их сбил? Мы осмотрели леталку, это не случайная авария.
— Сбили клановые.
— Чем? — удивилась Костлявая. — Этакую хрень из дробана не ссадишь.
— Им дали подходящее оружие.
— Ни один клановый, даже самый больной на башку, не убьёт детей. Не верю.
— Думаю, они понятия не имели о грузе. В этой войне кланы с самого начала используют втёмную. Выдали ПЗРК, показали, как пользоваться, сказали, где и когда пролетит аппарат. Поскольку пилоты не ждали атаки, то сбить их, я думаю, проблемы не было.
— Ладно, допустим. Но почему дети?
— Не знаю. Точнее не знаю, почему именно в обмен идут дети.
— В обмен на что?
— На энергию, Костлявая. Думаю, у меня возникли новые вопросы к Верховной… И вот ещё что — если продлить в пустоши прямую, лежащую между этой упавшей хернёй и городом, может найтись ещё одна железная коробка, набитая детьми. Если у тебя есть кому разведать…
— Я их найду.
* * *
— Хочется налить на простыню кетчупа, — ворчит Дмитрий.
Мы вместе с ним закрепляем полотно белой ткани на ограждении балкона.
— Зачем?
— В качестве консумации. Я таки поимел этот информационный массив.
— Слишком сложная аллегория, — смеюсь я. — Не поймут-с!
— Да плевать. Просто чувствую себя так глупо, как будто подаю сигналы Бэтману.
— Бэтвуман, будем толерантными. Так что ты там такого нашёл?
— Давай дождёмся визита Верховной, у неё как-никак право первой ночи на эту инфу.
— Что за ассоциации у тебя сегодня? Если что, я как врач сообщаю, что на таком маленьком сроке ничто не препятствует…
— Тьфу на тебя! — смеётся Дима. — С этим у меня всё нормально. Более чем. Твоя рыжулька могла бы и не трясти так сиськами. Измены — это пошло.
— Так скажи ей это.
— Неа. Пусть старается. Меня это забавляет, а Альку держит в тонусе.
— Вот ты говнюк.
— Это наследственное. Кстати, о тебе. Что ты опять с собой натворил?
— Просто переутомился. Пройдёт.
— Уверен? На вид ты потерял килограммов десять.
— Всего семь. Это много, но в шестнадцать лет не фатально. Нагма зря перепугалась.
— Она подумала, что ты опять начал стареть. А ей так понравилось иметь тебя братиком! Папаша-то из тебя говённый, я всегда говорил.
— Нет, к сожалению. Не начал. Все анатомические признаки соответствуют возрасту от пятнадцати до семнадцати, включая всю эту гормональную дрянь. Пубертат в разгаре. Я не повзрослел, просто херово выгляжу. Выспаться и отожраться — буду как новенький.
— Так вали спать. Я тебя позову, когда наш Карлсон вернётся.
* * *
— Братец, с тобой точно всё хорошо? — Нагма суетится вокруг меня, она растеряна и испугана.
— Уймись, колбаса. Просто устал.
— Нет, не просто! Не просто! Я же вижу! И видела! И чувствовала!
— Чего ты там чувствовала?
— Ты как будто пытался раскачать мир! Тебя не было, ты уехал, а потом началось дёрг, дёрг, дёрг… Я сначала испугалась, а потом поняла и испугалась ещё больше!
— Что ты поняла?
— Что ты пытаешься сделать референс. Но здесь нет Аллаха, который мог бы посмотреть твоими глазами.
— Ничего, обойдусь своими. Только отдохну.
— Что ты там делал?
— Пытался спасать детей.
— Спас?
— Некоторых. Не всех. Совсем не всех.
— Бедный! — Нагма обняла меня и расстроенно шмыгнула носом. — Что сделать? Хочешь, чаю принесу? Сладкого! С печенькой!
— Нет, стрекоза, не надо. Я лучше посплю.
— Агась. Я тогда полежу с тобой.
Я лёг, она пристроилась рядом — на боку, ввинтившись мне под мышку, пристроив голову на плечо, положив руку на грудь и закинув колено на бедра. Стараясь прижаться как можно плотнее. Стать частью меня. Нагма так ложится, когда ей тревожно. Единственный признак того, что не всё в порядке. Девочка никогда не ноет и не жалуется, наоборот, старается
