Гарем ефрейтора - Евгений Чебалин

– Почему платить, где написано? – как-то вяло встрепенулся старик.

– Там, где надо, там и написано, – додавил Шамидов. – Пусть несут деньги. Тогда легализуем и простим. Будут жить спокойно на хуторе, скот пасти, землю пахать, армию кормить. Милиция не тронет, я ей скажу, ты мой человек станешь.

– Сколько надо? – обреченно сгорбился старик. Всю жизнь отец его, дед платили властям за то, что жили, ходили, дышали, детей рожали. На этом свете за все кому-нибудь платить надо. Зато на том Аллах ничего не отберет. Скорее бы на тот свет, что ли.

– Бандитов сколько?

Старик подумал, показал шесть пальцев.

– По пять тысяч с каждого. Тридцать тысяч пусть несут.

Вытаращился и привстал старик, палка вывалилась из рук, грохнула об пол.

– Где столько взять?! Разве столько ахчи[6] в одной куче бывает?

– Колхозы, фермы грабили? Скот продавали? Куда деньги дели? – вклещился мертвой хваткой Шамидов. И не таких он потрошил, наизнанку выворачивал.

– Валла-билла, всего десять баранов карапчили! В горах чепилгаш[7] не растет, кушать надо, два барана уже съели…

– Все! – обрубил базар Усман. С маху вбил каленым гвоздем угрозу в стариковские мозги: – Езжай домой. Сыновьям скажи: поймаем – в тюрьме сгниют, в Сибири от мороза сдохнут. Люди Родину защищают, фашиста бьют, а вам занюханные тридцать тысяч для армии жалко? Враги народа вы!

– Не для народа, для тебя жалко! – раскусил Усмана, как гнилой орех, старик. Сплюнул, сморщился, наливаясь безудержной теперь яростью. Щенок шакала, как посмел с ним таким голосом говорить?! Место свое не знает! – На нашей беде разбогатеть хочешь? Тебя в Сибир надо! Ты не железный! Умар-Хаджи, сыновья для тебя всегда пулю найдут!

Несгибаемым торчком высился старик, отставив посох, углями глаз жег. Сыновья незримо за спиной встали, Аллах на небе райское место приготовил, кого бояться, этого недоноска?

– Да я тебе за такие слова!… – задохнулся, взревел безродный, стал слепо пальцем в дырки на черной коробке тыкать. – Милиция с тобой в другом месте поговорит.

Распахнулась дверь, без стука вошел кто-то высокий, усатый, грудь колесом, на мясистых ляжках – галифе пузырями. Расставил ноги, сунул руки за спину, спросил лениво густым голосом:

– Почему шумим?

Старик обмер: начальника Аллах принес.

– Ты чечен-начальник, да?

– Ну начальник.

– Этот слабоумный тридцать тысяч от нас хочет. Где такие деньги взять? Сколько живу, ни разу столько не видел.

– За что? – поднял правую бровь начальник.

Старик стал пересказывать «за что», голос его сел:

– Военком Решtтняк в аул бумагу и солдат присылал: на оборонработы забирать. Я биркулез больной.

Солдат биркулез-миркулез не знает, на работу все равно погнал. В поле привезли, сказали: траншей-яму копай. Солдата с винтовкой над нами поставили. Лопата одна на пять человек, корзин нет, чем землю таскать, земля мерзлая. Нашли черепицу, железную палку, стали копать. День копаем, два копаем, свой чурек поели, больше ничего не дают. Замерзли, кушать нечего, спать негде. Солдат кричит: быстрей копай! Собаки мы, что ли? Ермол-генерал так не делал…

Осекся старик, горло, как петлей, обидой перехватило.

– На фронте, думаешь, легче? – возник, шаркнул наждачным голосом Шамидов.

– Молчи, ишак! – вскинулся старик. – Мой сын потом с братьями винтовку у солдата отнимали, меня на спину сажали и в горы ушли. За ними остальные разбежались. Всех теперь пандит-дезертир зовут. Меня сюда прислали. Га-ли-за-цию хотят получить от этого… Работать могут, налог платить согласны. На войну идти – тоже согласны, только чтоб на каждого винтовку дали.

Опустил правую бровь чечен-большой. Поднял левую.

– Вот оно что.

– А этот ишак говорит: давай тридцать тысяч, тогда отдам га-ли-за-цию. Жадный, совсем как Валиев, богатым хочет стать!

– Кто? Какой Валиев? – выпрямился, переглянулся с Шамидовым начальник.

– Тоже начальник. В милиции бандитов ловит. Поймает – деньги берет, потом отпускает. За то, что не ловит, – тоже деньги берет.

– Откуда знаешь? – буровил насквозь глазами старший.

– Вайнахи говорят. Такой хабар везде.

– Старшего лейтенанта Валиева… – по-рыбьи хватанул воздух Шамидов, истлевая в неистовом гневе, – советскую милицию грязью поливать?! Как позволяете, товарищ нарком? За такие слова под трибунал, судить надо!

– Вас! – непонятно и страшно отрубил начальник. Показательно отстранился.

– Что?

– Вас под суд надо, гражданин Шамидов, – уточнил нарком.

Шайтан поймет, что им, энкаведешникам, в ответ говорить надо: хохотнуть, вроде как шутка из его сахарных уст вылетела, или уже узел в дорогу собирать? А потому, напрягаясь в склизкой неизвестности, опасливо усомнился инструктор:

– За что?

– За преступную халатность. Почему с последним приказом наркома товарища Берии не ознакомились?

– С… каким… последним?

– С тем, где сказано: все денежные взносы в фонд Красной Армии от бывших бандитов отменить.

– Мужчина! Молодец Берия! – не выдержал и выпустил горячее одобрение старик. Ожил и воспрянул горец. Его безнадежное дело, ради которого сюда так тяжело добирался и которое совсем было утопил в собственной жадности этот кровосос за столом, вдруг поднял и спас большой начальник. Теперь не надо его молодым сыновьям скрываться, не надо мстить за оскорбление хищному недоноску за столом, не надо кровью, лишениями отстаивать свободу свою.

Между тем опасливо прощупывал Шамидов слова наркома: «Денежные взносы… Приказано отменить». Отменить приказ, которого не было? Значит, сцену играет нарком… Зачем? Посмотрим. Подыграть надо.

– Не успел последний приказ прочесть, – покаялся инструктор.

– Бойцы на фронте успевают за Родину жизни отдать, а у него нет времени бумагу прочесть! Волокитчик! Бюрократ! – распаляясь, вбивал нарком инструктора в кресло. И, разделавшись с недостойным, повернулся к старику:

– Езжай домой, отец. Скажи сыновьям и тем, кто с ними: пусть с гор спускаются. В воскресенье пусть сложат оружие и ждут в твоей сакле. В полдень сам лично приеду с бойцами оформлять на них легализацию.

– Кто ты, начальник, какого рода? – спросил горец.

– Народный комиссар милиции Гачиев я.

– О, с кем говорил?! Хорошую весть сыновьям повезу.

Открылась дверь, вошел мужик с круглыми глазами.

– Входи, – сурово сказал нарком, поставил точку в хабаре со стариком: – В полдень. Без оружия. В твоей сакле. Запомнил?

– Все запомнил. Благослови тебя Аллах, сынок. А своего Валиева возьми за то место, за которое барана ловят. Грабит он народ, позорит тебя, – предостерег напоследок старик и пошел к двери.

– Я им займусь! – грозно пообещал нарком в тощую спину. И, опережая порыв дернувшегося вслед начальника отдела по борьбе с бандитизмом Валиева, цыкнул сквозь зубы: – Стоять!

– Это что за гнида? – с тихим бешенством спросил Валиев.

– Не гнида, благодетель твой, – поправил нарком. – За него орден навесят. Возьми завтра своих волкодавов, Лухаева из истребительного полка. И москвича прихвати, кобуловца Жукова. Пусть с тобой на прогулке проветрятся. А то у них от сидячей жизни задницы сопрели.

– На какой прогулке?

– Старик, что вышел, отец Умара-Хаджи Асуева из хутора Верды. Новая банда. В воскресенье они все будут ждать моего приезда. Легализоваться, с-суки, бесплатно захотели! – возмутился людской наглости нарком.

– Ясно, – подобрался Валиев.

– Прибудете. Для начала хабаром о легализации зубы заговорите. А потом всех к ногтю, разом! Чтоб ни один из сакли не выполз!

– Передавим, как котят! – прижмурил в удовольствии совиные глаза начальник ОББ.

– В докладной укажу, что, по агентурным данным, Асуев был первым помощником Исраилова. Наградной на всех Кобулов левой ногой подпишет. Он у меня вот где, – уточнил нарком и показал кулак.

– Варит у тебя башка, Салман! – непрошенно возник и восхитился Шамидов.

Они все трое были здесь талантами. Но гением все же признавался один нарком. В нем все было гениальным: усы, галифе, голос и нюх на острые ситуации. По ним, как по лезвию бритвы, не обрезая босых подошв, всякий раз пробирался Салман Гачиев к устойчивой сытости и почету волоча за собой за шкирку деловых пособников.

– А ты чего раскукарекался? – вдруг взъелся нарком. – Почему вчера не принес?

– Замотался, Салман, валла-билла, не успел, – пере-пуганно сдал свое место Шамидов.

– Я за своим бегать к тебе не буду, сам в зубах принесешь в следующий раз и упрашивать станешь, чтобы взял. Давай, – протянул руку нарком.

Шамидов скользнул к сейфу, воткнул в скважину ключ, повернул со скрежетом. Достал пухлый сверток в газете.

– Сколько? – брезгливо отвел глаза Гачиев: стоит ли пачкаться?