Силач - Альберто Васкес-Фигероа

По правде сказать, заблудиться здесь было сложно, учитывая крошечные размеры жилища, так что монах сразу же обнаружил виконта де Тегисе мирно похрапывающим в тени индийского ореха, в одном из туземных гамаков, в которых испанцы так любили проводить полуденную сиесту.

Монах слегка потеребил его за плечо, и виконт нехотя открыл глаза, смерив его сонным взглядом, полным досады.

— Брат Бернардино дн Сигуэнса, я полагаю? — осведомился он.

— Он самый.

— Садитесь, пожалуйста, — он сделал неопределенный жест рукой, который мог означать что угодно. — Надеюсь, вы не будете возражать, если я отвечу на ваши вопросы здесь?

— Никоим образом.

Францисканцу с трудом удалось пристроиться на шатком стуле, который никак не желал ровно стоять на мокрой земле; наконец, почувствовав себя достаточно удобно, он смог внимательно рассмотреть этого человека с черной бородой и холодным презрительным взглядом.

Последовали несколько минут неловкого молчания, нарушаемого лишь истошными воплями попугая с забора. Наконец, видя, что гость не знает, с чего начать разговор, хозяин дома не слишком любезным тоном произнес:

— Вы хотели поговорить со мной? Так говорите!

— Тема весьма деликатна.

— Мне нечего скрывать.

— Речь о вашей супруге.

— Я уже давно не считаю ее таковой; много лет назад я вычеркнул ее из памяти.

— Это не мешало вам ее преследовать все эти годы.

— Как говорится, время лечит, — капитан де Луна ненадолго умолк. — Полагаю, вам должно быть известно, что я поклялся под присягой никогда не причинять ей беспокойства. Для меня она давно уже умерла.

— Но она всё ещё жива.

— Насколько мне известно, это ненадолго.

— Это зависит прежде всего от того, будет судебный процесс или нет. Позже Святая Инквизиция примет решение.

— А у вас есть сомнения в ее виновности? Не забывайте, что я и сам был свидетелем огненного кошмара, вызванного ее заклинаниями, — он пристально посмотрел на собеседника, облокотившись о стол. — Если теперь кто угодно может вызывать дьявольский огонь и обращать в пепел десятки невинных людей — значит, в нашем мире многое изменилось.

— Вы желаете ей смерти?

— Только в том случае, если будет доказана ее вина.

— Любопытно! — заметил францисканец. — Почти те же слова произнес ваш помощник, Бальтасар Гарроте.

— Полагаю, эти слова произнес бы любой честный и благочестивый христианин.

— Пусть так, но ответьте мне на один вопрос: за те годы, что вы с ней прожили, вы никогда не замечали за ней ничего странного? Ничего такого, что могло бы указывать на ее связь с Князем Тьмы?

— Никогда.

— И вас совершенно не удивили столь разительные перемены?

— Нисколько. Полагаю, Князь Тьмы овладевает людскими душами, когда сам считает это нужным. Думаю, это произошло, когда она спуталась с козопасом.

— Расскажите об этом подробнее.

— Нечего особо рассказывать. Я тогда сражался с гуанчами на Тенерифе, а когда вернулся домой, узнал, что в полнолуние ее видели на лесной поляне в объятиях козопаса; она исступленно кричала, словно вызывала дьявола, — виконт многозначительно развел руками. — Если бы я не связал себя клятвой, то сказал бы, что именно этот проклятый пастух запустил демона в ее тело. Есть в нем что-то странное. Например, мне клялись, что он был единственным, кто выжил в той бойне в форте Рождества, а потом несколько лет провел в рабстве у каннибалов.

— Так может быть, именно он, а вовсе не донья Мариана подожгла озеро?

— Если бы это был он, она призналась бы в этом. Или нет?

— Возможно, любовь заставила ее молчать.

— Вы считаете, что ради любви она готова пойти на костер и сохранить тайну? Да бросьте, святой отец! Вы же знаете не хуже меня, что такой любви не существует — если, конечно, ее не вдохновляет сам Люцифер, — капитан де Луна невозмутимо поднялся на ноги, щедро плеснул в стакан вина из кувшина, стоявшего на столе в глубине дворика, и выпил одним глотком, даже не подумав предложить гостю, после чего лениво продолжил: — Но лучше уж я промолчу. Я всегда выполняю свои клятвы, и мне не хотелось бы невольно ее нарушить, неблагосклонно отозвавшись об этой особе.

— Но вы также ничего не сделали для того, чтобы ее спасти.

— Разумеется, я для нее и пальцем не пошевелю! Женщина, запятнавшая мое имя и причинившее мне столько страданий, вполне заслужила все то, что с ней сейчас происходит.

— А вам не приходит в голову, что сейчас она может причинить вам намного больше страданий?

— Страданий? — удивился тот, усаживаясь за стол и отхлебывая глоток вина из огромного стакана. — Каким образом она может причинить мне страдания оттуда, где сейчас находится?

— Она? Ничем, — пожал плечами монах. — Абсолютно ничем.

— Ну и в чем же дело?

— Имейте в виду, что, если Инквизиция признает ее виновной в колдовстве и осудит, всё ее имущество, как и имущество ее близких и дальних родственников, в том числе и ваше, перейдет в собственность церкви.

Видимо, дело приняло для виконта совершенно неожиданный оборот, поскольку лицо его вдруг побледнело, а рука со стаканом едва заметно дрогнула.

— Но это невозможно! — воскликнул он в замешательстве.

— Тем не менее, это так.

— Но я столько лет даже не видел ее!

— Но в глазах церкви вы по-прежнему остаетесь ее супругом, а по закону все имущество супругов, детей, родителей, сестер или братьев лиц, обвиненных в колдовстве, должно быть возвращено церкви или государству.

— Но это же несправедливо!

— Таков закон.

— Несправедливый закон.

— Никакой закон по определению не может быть несправедливым, ибо любой закон уже сам по себе является опорой справедливости, — глумливо ухмыльнулся брат Бернардино де Сигуэнса и добавил: — Возможно, не вполне справедлива сама система, диктующая подобные законы, но по этому поводу следует обратиться к вашему кузену, королю.

В эту минуту капитан де Луна наконец понял — как понимали до него многие другие, порой слишком поздно — что этот вонючий, шелудивый, шмыгающий носом и на первый взгляд совершенно ничтожный монашек на самом деле — опаснейший сукин сын, выжидающий, словно паук в паутине, когда ничего не подозревающая жертва попадет в сети, расставленные им для нее с безграничным терпением и мастерством.

Поэтому он лишь крепче вцепился в стол, как утопающий хватается за соломинку, и воскликнул:

— Я не желаю иметь ничего общего с этой проклятой ведьмой, которая ухитряется пакостить мне даже из могилы! — прорычал он. — Ненавижу ее! О, как же я ее ненавижу!

— Лучше придержите язык, — ответил монах. — Не забывайте, что вы говорите с дознавателем по этому досадному делу.